Анатолий Сорокин - Три «котла» красноармейца Полухина

За обедом все направились к полевой кухне, где провели полчаса в спокойной обстановке, правда обычного в такой ситуации трёпа практически не было: не только до старшего сержанта Журавлёва дошли тревожные вести и у всех бойцов полка чувствовалась нервозность, хотя командиры старались не подавать виду. В меню без права выбора значился гороховый суп, картошка со свежим мясом и компот из сухофруктов, всё как в мирное время. Тогда это было обычным делом, а сейчас казалось форменным пиршеством, тем более что повар не отказывал в добавке. Солдаты то и дело уважительно отмечали, что сам комполка где-то всё это достал, причём в условиях, когда оборонявшая Ленинград группировка советских войск оказалась напрочь отрезанной от Большой земли. Саша быстро прикончил свою порцию и направился обратно к своему орудию, чтобы немножко побыть в одиночестве. Подходя к огневой позиции, на фоне зачехлённой гаубицы он заметил стройную женскую фигурку, от которой его сердце учащённо забилось в груди. Короткая пробежка — и Катя была уже в его объятиях: «Наконец-то!» После слёз и шмыганья в два носа к обоим вернулся дар речи:

— Саш, да ты теперь настоящий солдат! А медаль покажешь? А правду про тебя говорят, что ты герой и три недели с лишним с боями сюда шёл? Да не скромничай же!

Красноармеец Полухин покраснел и расстегнул шинель, под которой на гимнастёрке красовалась медаль «За боевые заслуги»:

— Было дело, Катюш, но ты лучше у Журавлёва про это спроси, красиво баять про подвиги — это он мастак. А мне вспоминать про то не хочется: просто дико повезло тогда, за что, даже не знаю. Дай я лучше на тебя посмотрю, просто глазам не верю, что ты рядом со мной, как только такое возможно?

— Ну, смотри! Форму мне где-то в Ленинграде по пути сюда выдали, совсем новая и сидит по фигуре. — Катя кокетливо поправила свои волосы.

Саша зарделся ещё больше, но тоже высоко оценил свою подругу в новом для неё и для него образе. Совсем недавно, в августе, ввели новый тип обмундирования женщин-военнослужащих Красной армии — форменное платье, которое действительно ей очень шло. Но большинству тогдашних мужчин были более по вкусу не такие вышедшие из моды дореволюционные утончённые «мамзели», а более коренастые и фигуристые физкультурницы с агитационных плакатов, афиш спортивных мероприятий и экранов кинохроники. Симпатичное, несколько вытянутое личико с русыми волосами из-под берета до плеч, не светлыми, но и не тёмными, тоже напоминало о непопулярной в те годы аристократичности, хотя дворян среди её предков не было. Несмотря на всё произошедшее, на Сашу весело глядели тёмно-карие глаза, отчего душа солдата наполнилась солнечным светом. Но и он не мог изгнать из его светло-серых глаз, ещё три месяца назад смотревших на мир взглядом доверчивого мальчишки, какую-то жёсткость, переходящую временами в беспощадность. И хотя при встрече с Катей эти качества были затенены сиянием от восхищения и радости, стальная непреклонность то и дело поблёскивала в них как солнечный зайчик на прицельной оптике. От девушки это тоже не ускользнуло: «Саша, что с тобой?!»

— Рост около метра семидесяти, сапоги неуставные, — бывший студент впал в какое-то забытье наяву. Как военнослужащий вообще он вслух комментировал видимую неувязочку в её форме, а как артиллерист в частности — то, что используется в полевых измерениях при отсутствии мерной вехи. При этом Саша как будто сам себя не слышал, но потом очнулся:

— Прости, Катюшенька. Вот сам не знаю, что вдруг нашло. Лучше скажи, как там у нас в городе?

— А это мне Григорий Фёдорович разрешил. Хорошая чёрная выделанная кожа, подарок от папы с мамой на восемнадцать лет. Армейские сапоги тоже мне выдали, только вот велики оказались. А мои и по высоте почти такие же, и каблук совсем небольшой, ходить удобно. В городе плохо — продуктов мало, многие заводы и учреждения закрыты, с электричеством перебои. Памятники в землю начали зарывать, слухи ходят, что немцы скоро Ленинград захватят. Бомбят сильно.

— Не придут! Я лично двоих прикончил, а вместе с ребятами целых полтора десятка этих гадов так уложил, что больше не встанут. А с теми, кто слухи такие распускает, разговор должен быть короткий, как с предателями: врасход! В той деревне восемь штук таких на тот свет отправили! — тут Катя увидела всю скрытую мощь эмоций в Сашиной душе и поняла, почему у него взгляд стал холодным и ненавидящим, точно он высматривал цель в окуляр панорамы при стрельбе прямой наводкой. Ему уже доводилось убивать, и то, о чём она только читала в литературе, наглядно проявилось прямо в глазах её парня. Стоило об этом подумать, тотчас же в памяти девушки встала жуткая картина с её одноклассницей, погибшей при обрушении горящего здания, скромные похороны Сашиной мамы и то, что осталось от незнакомой ей женщины, размётанной взрывом авиабомбы на улице. В тёмно-карих глазах исчезла весёлая искорка и появилась готовность самолично покарать виновных за всё это. Катя подошла к бойцу и положила свою ладонь на его крепко сжатый кулак: «Мы будем вместе и до конца!» Теперь уже Саше пришлось удивляться решительности своей девушки. Стоило ему только снова обнять её, как сзади внезапно раздался голос старшего сержанта Журавлёва:

— А вот и наши голубки! Кончай ворковать, оба живо к Фёдорычу в штаб, бегом марш! — Затем раздались звук несильного шлепка рукой по тыльной части Катиного платья несколько пониже поясного ремня и громкий хохот остальных номеров расчёта. Когда парочка удалилась, командир орудия мечтательно продолжил:

— Хороша барышня, с этой шестидюймовой дурындой просто не сравнить! — Расчёт продолжал громко смеяться. — Но жаль, не моя. Хотя кто его знает… Эй, жеребцы, поржали и хватит, давай за дело!

Саша с Катей тихонько зашли в главную большую комнату дома, где до войны располагалось правление колхоза, а сейчас — штаб полка. В ней стояла страшная духота, было сильно накурено, а перед столом с разложенной на нём картой и какими-то бумагами толпилось много командиров, как знакомых, так и впервые встреченных. В углу два связиста деловито оперировали с радиостанцией и коммутатором полевых телефонов. От него тянулись провода к трём аппаратам на столе, из которых как минимум один довольно часто звонил. Иногда «сольная партия» его сигнала вызова превращалась в дуэт, а пару раз и в трио. Полковник Молодцов с указкой что-то показывал на карте остальным собравшимся. Кто-то из них то и дело нецензурно выражался, не стесняясь крепких слов. Затем Григорий Фёдорович постучал толстым концом указки по столу, спустя какое-то время в комнате стало чуть менее шумно: телефоны продолжали звонить, а связисты с помощником начальника штаба отвечали на вызовы.