Игорь Подколзин - Обвиняется в измене?..

Бросив трубку на рычаги аппарата, он почти бегом вернулся к кровати и торопливо начал одеваться, путаясь в штанинах галифе, не попадая в рукава мундира и с трудом натянув сапоги, показавшиеся жутко холодными и тесными. Потом на его объемистом животе никак не затягивался ремень с большой кобурой. Пальцы не слушались, не могли нащупать дырки на ремне, кобура сползала и мешала застегнуться, а губы начальника тюрьмы помимо его воли шептали:

— Это же восточный фронт, если сбегут… Восточный фронт!

Наконец справившись с ремнем, он выскочил в коридор, по которому, топоча сапогами, бегали солдаты охраны. В ворота, нащупывая дорогу синими лучами фар, уже въезжали грузовики. На галереях хлопали двери камер, раздавались резкие команды надзирателей. Темная масса людей, выгнанных во двор, мрачно и недобро шевелилась и, как показалось начальнику тюрьмы, хранила угрожающее молчание, готовая в любой момент взбунтоваться, пойти с голыми руками на охрану, передушить солдат и ценой жизни добыть себе свободу.

— Прожектора! — не помня себя, закричал он. — Немедленно включите прожектора на вышках!

— Нельзя, — потянул его за рукав обратно, внутрь канцелярии, дежурный, — заметят с самолетов. Хотите, чтобы и на нас скинули бомбы?!

— Бог мой, — провел ладонью по мокрому лбу начальник тюрьмы. — Тогда не выводите всех сразу, гоните по очереди, сажайте в грузовики и на станцию. Скорее, скорее!

— Как с блоком смертников? — спросил кто-то из охранников.

— Их тоже, но в отдельный грузовик. Что вы стоите? — топнул ногой начальник тюрьмы. — Скорее! Это приказ начальника СС и полиции!

Ну и ночка сегодня, просто сумасшедший дом, а не тюрьма!

Грохот далеких взрывов поднял на ноги всех способных стоять узников камеры смертников. Где-то, в стороне железнодорожной станции, стонала земля, полыхало зарево пожара, и даже толстые стены тюрьмы слегка вздрагивали от обрушивавшейся с неба тяжести.

Сгрудившись у окна, заключенные пытались увидеть, что творится на станции, но кроме зарева пожара и лучей прожекторов ничего разглядеть не удавалось: мешали стоявшие напротив тюремные корпуса и высокие стены отпады.

Потом раздались крики в галереях, захлопали двери камер, заурчали во дворе моторы грузовиков. Грохотали по полу сапоги охраны, слышалось шарканье множества ног и отрывистые немецкие команды.

— Что это? — спросил один из заключенных, глядя на темный тюремный двор. — Неужели всех в Калинки?

Забился в истерике приведенный утром в камеру молодой парень, размазывая по лицу кровь из разбитой губы, грязь и слезы, неудержимо катившиеся из глаз. Он икал, всхлипывал, выгибался всем телом, колотясь затылком об каменный пол, то рыдая, то безумно хохоча. Кто-то плеснул ему в лицо воды, и он сник, перестал дергаться, только нервно вздрагивал, сжавшись в комок.

Все молча ожидали, что будет. Слобода хотел уже встать и сказать о своей тайне — чего уж теперь, когда они равны перед лицом близкой смерти, — но в этот момент распахнулась дверь и немец в черном мундире заорал:

— Быстро! Все на выход! По одному! Без вещей! Скорее!

«Без вещей» — в быту тюрьмы СД означало надежду на жизнь, и узники, подгоняемые охраной, начали выходить в коридор галереи, привычно поднимая руки за голову. Семен вышел третьим. Резанул по глазам яркий свет, было видно, как внизу цепочкой спускаются по лестнице заключенные из других блоков, проходя по живому коридору, образованному охранниками и солдатами.

«Что же случилось? — недоумевал пограничник, шагая по ступенькам. — Десант? Но какой десант, если до фронта сотни километров? Прорвать оборону немцев и продвинуться так глубоко в их тыл наши тоже не могли — была бы слышна канонада. Бомбили станцию, это факт, но почему эвакуируют тюрьму? Или это не эвакуация? В чем дело?»

— Скорее, скорее! — зло подгоняли охранники.

— Не оглядываться! Быстрее! — орал немец в черном.

Вот и двери, ведущие из корпуса во двор тюрьмы. Не думал Семен выйти в них иначе как на казнь. Но если не на казнь, то куда их гонят? Отъезжают грузовики, суетятся солдаты, не горят прожектора на сторожевых вышках, что происходит?

Солдаты, вооруженные автоматами, погнали их маленькую группу к отдельно стоящему в углу двора крытому грузовику. Откинули задний борт, приказали лезть внутрь.

В кузове Семен оказался рядом с бившимся в истерике парнем. Тот затравленно озирался по сторонам.

— Куда нас везут? — схватил он за руку пограничника.

— Не знаю, — ответил Слобода, высвобождаясь от цепких пальцев. Самому хотелось бы знать, но спросить не у кого.

Два солдата влезли в кузов, отогнали заключенных ближе к кабине и сели на лавки у заднего борта, направив стволы автоматов на сгрудившихся узников. Грузовик тронулся. Короткая темнота туннеля ворот, потом даже сквозь брезент пробился свет сильного зарева пожара. Трясло на брусчатке, потом куда-то повернули и остановились. Вся поездка заняла несколько минут.

Солдаты спрыгнули и откинули борт.

— Выходите! — скомандовал подбежавший к машине эсэсовец, с перепачканным жирной сажей лицом. — Быстро, быстро!

Кругом светло от зарева бушевавшего почти рядом пожара, гудело пламя, трещало дерево, пожираемое огнем, валил дым — удушливый, едкий, он щипал глаза, забивал дыхание. Самолеты улетели, смолкли зенитки. Сипло кричали маневровые паровозы, окутываясь облаками белого, отработанного пара, они тянули в разные стороны обгорелые остовы вагонов. Причудливые, красно-черные тени плясали на кабках и лицах охранников, на истоптанной, покрытой потёками масла земле.

Узники, настороженно осматриваясь, столпились около машины.

— Утром здесь должны ходить поезда, — перекрикивая гул пожара, на ломаном русском языке обратился к ним эсэсовец. — Надо хорошо работать. Кто будет пробовать бежать, расстрел!

Грузовик уехал. Солдаты погнали заключенных к путям. Спотыкаясь об искореженные обломки вагонов и куски шпал, Семен вертел по сторонам головой: горят цистерны, вагоны, немцы на носилках вытаскивают обожженных и раненых, часто подкатывают санитарные машины. В стороне складывали трупы.

Конвойные хмуры и молчаливы. Их угнетало зрелище разгрома станции. Ведут к завалу на путях, наверное, придется его разбирать.

Видя работу советской авиации и поняв, что расправы с ними сегодня не будет, узники приободрились: так и надо проклятым гадам, пусть знают, что их всех ждет возмездие. Не век же им господствовать на порабощенной земле?!

Откуда-то сбоку вывернулся мужчина в промасленном ватнике, подбежал к старшему конвоя, мешая русские, польские и немецкие слова, принялся, размахивая руками, объяснять, что надо скорее освободить пути, чтобы мог маневровый паровоз оттащить горевшие цистерны за пределы станции. Эсэсовец дал команду остановиться и начать работу. Появились носилки, обломки кирпича приходилось разбирать голыми руками, обдирая их до крови, растревоживая незажившие раны. Понимая, что торопиться не стоит, заключенные медлили, не обращая внимания на сердитые окрики охраны. Завал на путях почти не уменьшался.