Игорь Подколзин - Обвиняется в измене?..

Семьдесят ящиков серебра по пятнадцать пудов каждый купили у барона англичане. Американцы взяли семьсот ящиков золотого лома — только ломом, таково было их условие, потому и понадобились для превращения изделий в лом надежные офицеры из контрразведчиков, которым барон доверял. У Врангеля опять появились бешеные деньги, а Ромин сурово задумался над своей дальнейшей судьбой — так ведь и ликвидировать могут вскорости, чтобы не болтнул кому случаем про сокровища и куда они теперь поплыли: сам работал в контрразведке, знает, что почем. И он сбежал.

Пошатавшись несколько месяцев по Франции, направил свои грешные стопы в Германию. Там, под Мюнхеном, в имении майора Кохенгаузена тихо жил известный генерал Петр Николаевич Краснов, участвовавший в семнадцатом году в неудавшемся мятеже Крымова — Керенского. Отпущенный красными под честное слово больше не воевать, он вернулся на Дон и собрал там в восемнадцатом году в Новочеркасске «Круг спасения Дона», который избрал его атаманом Всевеликого войска донского вместо генерала Каледина. А рядом тогда были немцы, с которыми Краснов поддерживал тесную дружбу.

Как бывший казачий офицер и член Российского общевоинского союза, Ромин надеялся получить у генерала помощь и поддержку. Получил. Правда, Краснов быстро установил, что Ромин на самом деле не кадровый казачий офицер, а трансформировался из пехотинца в кавалериста только на некоторое время волею военных судеб, но все же дал ему рекомендательное письмо к деятелям «Союза офицеров армии и флота», располагавшимся в Данциге.

«Союзом» заправляли бывший царский генерал Лебедев и генерал Глазенап. Активным функционером «Союза» был сменивший добрый десяток цветов знамен и лозунгов, широко известный глава армии дезертиров Станислав Никодимович Булак-Балахович, опустошавший набегами своих банд территорию молодой Советской России. Поручик Ромин генералу Глазенапу понравился, и он оставил его в Данциге.

Связи у господина генерала оказались самые разнообразные: теснейшие — с немецкой военной разведкой, немедленно взявшей на заметку Ромина; хорошие — со вторым отделом латвийской буржуазной армии; теплые — с бароном Фирксом и Барби, представлявшими интересы французской разведки; приятельские — с неким господином Судаковым, помощником военного атташе Англии в Латвии; подобострастные — с сэром Уинстоном Черчиллем, к которому Глазенап ездил на поклон в Лондон.

В старом Двинске, названном местными жителями Даугавпилсом, у «Союза» имелось «окно» на границе, и Ромин частенько провожал туда людей. У него появилось широкое поле выбора — кому подороже продаться, под полу чьего сюртука сунуть голову, ища денег, защиты и устраивая дальнейшую судьбу. Прикидывая так и эдак, поручик наконец сделал ставку на немцев и сначала считал, что не прогадал: они пригрели, убрали из Данцига, помогали, а потом сунули сюда, в Россию. Как он не хотел этого, но знал — отказ означает конец.

Вот и пригодились подлинные справочки и мандатики, собранные среди документов красного госпиталя, захваченного в той деревне, где так неожиданно встретились с Димкой Сушковым. Ромина забросили в Западную Белоруссию, оттуда после ее освобождения он перебрался глубже в Европейскую часть России, благо документы были в порядке, национальность русская, а о судьбе Сушкова он узнал каким-то случаем и почел за благо не навлекать на себя подозрений, пытаясь выяснить подробности его ареста.

Ромин, принявший фамилию Федулова, жил тихо, выжидая условного сигнала от хозяев. Войну встретил восторженно, даже напился втихаря на радостях и хвалил, безудержно хвалил себя за то, что не промахнулся, поставил именно на ту лошадку. Что Англия и Франция? Пыль под немецкими сапогами! Британцы, подобно побитым псам, поджав хвосты, драпали из Дюнкерка, а над равнодушно-гордым к эмигрантам Парижем развевается полотнище со свастикой, да и только ли над Парижем?! Мелькнула даже шальная мысль: а не податься ли в Петербург, не узнать ли там о судьбе матушки барона — Марии Дмитриевны Врангель? Слышно было, что она пристроилась при большевиках смотрительницей в музей имени Александра III? Такие старухи, особенно из скандинавских баронских родов, на диво живучи, может, еще тянет старушенция, скрипит помаленьку?

Но потом возбуждение улеглось, и он стал ждать с еще большим нетерпением, когда немцы войдут в Москву. Уже пали Минск, Вильнюс, Рига, Смоленск, Киев! В октябре сорок первого Ромин радостно потирал руки — скоро, уже скоро, недолго осталось мучиться, но произошло нечто страшное: немцы дрогнули, потом сломались и покатились назад.

Ромин с ужасом слушал радио — неужели и Гитлеру суждена трагическая судьба Наполеона? С одной стороны, было приятно, что русские бьют и гонят проклятых немцев, с которыми и он тоже когда-то воевал, а с другой — это побеждают иные русские, чуждые и враждебные. Вот и получается: одних предал, но и другим своим до конца не стал.

В сорок втором его отыскал усатый неприятный мужик по фамилии Скопин. Назвал пароль, передал рацию и задание. Тогда Ромин понял, что надо было в начале войны не хлопать в ладоши и водку жрать, а убираться подальше, так, чтобы его следов не могли обнаружить ни те, ни другие, поскольку ему оказались в конце-то концов чуждыми все. Уехал бы в эвакуацию, а там забрался еще глубже, спрятался еще надежнее. Так нет, хотелось видеть, как немцы войдут в Москву. Дурак!

Убить Скопина, пришедшего от немцев, Ромин не решился. И вот теперь мотается вместе с ним в одном служебном купе из Москвы на Урал и обратно, выстукивая в эфир позывные и торопливо передавая шифровки. Накроют их когда-нибудь, ей-богу накроют!

Папироса давно потухла, из щели немилосердно дуло — наверное, забыл плотно прикрыть окно, убирая антенну, или просто потому, что нервишки все чаще и чаще сдают? Храпел на полке усатый Скопин, мерно поднималась в такт его дыханию черная железнодорожная шинель, укрывавшая грудь и ноги напарника, пришлепывали губы, со слюной в углах рта, веки во сне мелко вздрагивали и на поросшей волосами шее пульсировали крупные, как веревки, артерии.

Качало вагон, качалось пламя свечи в фонаре, тени скользили по лицу Скопина, а Ромину неудержимо хотелось сдавить руками его пульсирующие на шее жилы, ощутить, как хрустнет под пальцами горло, как задергается тело прощающегося с жизнью напарника. А потом выбросить на ходу рацию в снег и спрыгнуть самому. Чемодан куда-нибудь под лед, сесть на другой поезд и — к чертовой матери!

А тот связной на Урале? К нему тоже есть нитка из-за линии фронта, надо тогда и его, как Скопина, который тоже, вроде Ромина, принявшего имя Федулова, может оказаться совсем и не Скопиным. Того, связного на Урале, убрать проще — при встрече завести в глухое место и выстрелить в упор прямо в сердце. Никто и не услышит, а труп зарыть в снег. К весне начнутся метели, снегом занесет прилично, а потом пусть себе оттаивает на здоровье. Тогда до этого Ромину никакого дела уже не будет.