Игорь Подколзин - Обвиняется в измене?..

«Конспиратор, — наблюдая за ним, разозлился Ромин. — Мозги как у слепого котенка, а тоже любит корчить из себя… А может, так до конца и не понимает своим убогим умом, чем он тут занят и что ему будет, если нас возьмут?»

— Нормально, — проворчал напарник, выходя в коридор.

Ромин закрыл дверь изнутри на ключ и достал из-под лавки чемодан. Откинув его крышку, вынул завернутую в тряпье рацию. Приготовив ее к работе, положил перед собой шифровку и начал быстро выстукивать ключом:

— ФМГ вызывает ДАТ… ФМГ вызывает ДАТ…

Закончив передачу, он торопливо привел все в прежний вид, спрятал чемодан и, приоткрыв дверь, позвал напарника:

— Покурил? Иди досыпай.

Тот сразу же завалился на полку и, укрывшись с головой шинелью, захрапел.

«Как будто и не было ничего, — неприязненно покосился на него Ромин, — как будто нет у него под полкой запакованной рации. Скотина она и есть скотина!»

Стало до слез жалко себя, такого одинокого в родной стране, ставшей для него чужой, страшной и опасной. Захотелось выпить, но выпить нечего.

Ромин присел к столику, достал папиросу, закурил; следом за синей ленточкой табачного дыма потянулись воспоминания, припомнился старый Петербург, кадетский корпус, юнкерское.

Разве думал он тогда — молодой, счастливый производством в офицеры и постоянно косивший глаза на свои новенькие погоны, как повернется жизнь, предполагал ли, что почти тридцать лет спустя он, уже пятидесятилетний человек, вместе с перешедшим на сторону немцев сыном кулака-эсера будет качаться в служебном купе обшарпанного поезда, выстукивая своим хозяевам шифр-телеграммы? Да если кто-либо тогда сказал бы об этом, он ни за что не поверил бы, счел подобные россказни тяжким оскорблением.

Однако жизнь повернулась совсем не так, как он мечтал, пришлось испить свою чашу, слава богу, пока еще не до дна. Началась война, попал на фронт, потом ранение, снова фронт — атаки, окопы, сырые блиндажи, шушукание солдат, большевики, меньшевики, эсеры. Всех бы их сразу, без суда и следствия ставить к стенке, но распускали наверху слюни, не понимали, куда заведет либерализм и потакание всяким депутатам Думы и бульварным газетенкам. А тут и гром грянул — отрекся государь от престола! Такое пошло, что лучше и не вспоминать.

Вдуматься, так сущая глупость, беспробудная ересь, а, поди же ты, нравилось, подвывали, как собаки на луну, сползаясь в добровольческую армию. И опять кровопролитные бои.

В одном селе, только-только отбитом у красных, неожиданно встретил чудом выжившего после тифа, похожего на труп, Димку Сушкова — прапорщика из их бывшего полка. Тогда-то вдруг и родилась у Ромина мысль добыть себе новые документы — благо все бумаги красного лазарета оказались у него в руках. Добыл, спрятал, еще сам не зная зачем и какую роль они потом сыграют в его жизни. Димка Сушков потом куда-то делся — может, контрразведка забрала, а может, сбежал — снова начали жать красные, и покатились полки добрармии назад, аж до самого Крыма.

Там вроде бы снова ненадолго улыбнулось лучезарное счастье — на самый верх вынесло Петра Врангеля, длиннолицего сорокадвухлетнего генерала. В офицеры его произвели по экзамену из вольноопределяющихся. Юнкерской подготовки он не имел, но стараниями отца попал служить сразу в лейб-гвардии казачий полк. В японскую войну стал хорунжим второго Аргунского полка Забайкальского казачьего войска, потом окончил академию Генерального штаба и в мировую уже командовал первым Нерчинским казачьим полком, входившим в Уссурийскую дивизию, действовавшую под командованием генерала Крымова в Карпатах.

Отец Ромина некогда поддерживал доброе знакомство с Николаем Егоровичем Врангелем, и Ромин-младший, поразмыслив, решился обратиться непосредственно к «Пиперу», как прозвали в гвардии барона Петра Николаевича. Письмо передал с надежным человеком, и вскоре его вызвали в штаб.

Ставка Врангеля в Крыму размещалась в доме бывшего великого князя Алексея Александровича, генерал-адмирала флота, к тому времени, на свое счастье, уже покойного. Поручика Ромина принял сам барон — высокий, широкоплечий, с длинным бледным лицом. На шее у него висел Владимир с мечами, а на черкеске приколот над газырями офицерский Георгий четвертой степени, маленьким белым пятном выделявшийся на траурно-черной ткани. В кабинете находился и генерал Думбадзе, занимавший при царе пост коменданта Ялты.

— Нужны надежные офицеры, — раздвинув в подобии приветливой улыбки тонкие губы, без лишних предисловий сказал барон. — Вы знакомы с Богнаром или Гаевским?

Поручик Ромин знаком с ними не был, но знал, что они руководят контрразведкой.

— Сдадите дела и поступите в их распоряжение, — вяло махнул рукой Врангель. — Но я всегда хочу надеяться на вас, поэтому не потеряйтесь, а я не забуду. Идите!

Заниматься в контрразведке Ромину пришлось кораблями, на всякий случай подготовленными к эвакуации. Их было порядка ста шестидесяти. Покоя не оставалось ни днем ни ночью, а тут еще двадцать восьмого октября двадцатого года началось широкое наступление красных. Второго ноября белым войскам нанесли тяжелое поражение, о седьмого на восьмое начался штурм Перекопа, а пятнадцатого ноября Вторая конная армия красных под командованием бывшего войскового старшины Филиппа Миронова — славного сына Донского казачества — вошла в Севастополь.

Ромин в это время уже качался на волнах в каюте переполненного беглецами парохода, не забыв прихватить нужные бумаги и кое-что из ценностей для прожития на чужбине.

Флот барона отправился в Бизерту, а сам Врангель устроился в Топчидере — дачном пригороде Белграда. Ромин же попал в Болгарию, под команду свирепого генерала Александра Павловича Кутепова. Особенно поручику не нравилось то, что в Велико Тырново по улице Девятнадцатого февраля, в доме номер семьсот один располагался военный суд. Приговор у него всегда был только один — смертный, а для недовольных рядом, в Севлиево, стояли на квартирах дроздовцы под командой Туркула — двадцатисемилетнего черноусого гиганта, прыгнувшего во время гражданской войны из штабс-капитанов прямо в генералы.

Разные мысли одолевали Ромина, деньжата кончались, все чаще он поглядывал на припасенные бумаги, как его вдруг вызвали и направили прямиком в личное распоряжение самого барона.

Раньше поручик от толковых людей не раз слышал, что Врангель сумел заполучить сокровища Петербургской ссудной кассы, наскоро эвакуированной в семнадцатом году в город Ейск, а оттуда по указанию командующего войсками юга России Деникина переправленной в югославский порт Катарро. Слышать-то слышал, но никогда и предположить не мог, что не только увидит пресловутые сокровища, но и будет держать их в руках, мять и корежить золото, готовя его к перепродаже. Среди ценностей было не только золото, но и редкие картины известных мастеров, дорогой хрусталь. Там же находились и солидные запасы серебра Петербургского монетного двора.