Игорь Подколзин - Обвиняется в измене?..

— Откуда ты знаешь, как меня зовут? — удивился Слобода. Ведь никто, кроме него самого, этого здесь не знал, а звали Грачевым, но переводчик уже пропал, словно растворившись в белесых космах тумана, выползавших из заросшей лебедой и бурьяном низинки, через которую вела тропка…

Разбудил шум во дворе, лающие немецкие команды, блики света. Обитатели камеры собрались у окна. Опираясь на чужие плечи, выглянул в него и Семен, поднявшийся с нар и еще не отошедший от своего сна.

В кирпичную стену тюремного двора был вбит загнутый железный штырь, на котором болталась петля, освещенная прожектором с вышки.

В стороне мелькнул белый докторский халат, смутными тенями скользнули черные мундиры эсэсовцев, тащивших к крюку с петлей извивающегося, с неестественно раскрытым белым ртом на потемневшем лице человека.

«Переводчик! Сушков!» — словно ожгла Слободу догадка.

Вот он уже хорошо виден в синевато-белом свете прожектора. Да, это Дмитрий Степанович! Дюжие немцы в черных мундирах тащат его к виселице, а он вырывается, цепляется хромой ногой за асфальт двора, ему выкручивают руки, защелкивают на них браслеты наручников, накидывают петлю на шею…

Один из немцев достал бумагу, что-то прочитал — слов не было слышно — и взмахнул рукой, как отрубил. Из-под ног Сушкова вышибли сразу развалившийся от удара ящик, и его тело задергалось в петле…

В старом парке дышалось вольно: синело сильно протаявшим льдом озеро, хорошо видимое с дорожек сквозь ветви голых деревьев, открылись ранее покрытые снегом, ровные каменные плитки, которыми вымощены главные аллеи, играло в лужах яркое солнце и отражалось высокое чистое небо, придавая им некую голубизну и прозрачность, столь желанную после метелей. Солнце и ветер методично делали свое дело, слизывая сугробы, давая доступ живительному теплу к заждавшейся его земле, на припеке уже проклюнулась редкая зелененькая травка и робко вылезли на свет подснежники, подняв хрупкие, светлые головки.

Проходя мимо них, Бергер специально замедлил шаг, чтобы полюбоваться этим чудом…

Конрад фон Бютцов почтительно подождал, пока обер-фюрер не закончит любоваться цветами. Стареет, становится все более сентиментальным, или в его голове уже созрели какие-то новые планы и он мысленно проверяет их вновь и вновь, прежде чем начать разговор? Разговор будет, обязательно будет, в этом Конрад был полностью уверен, не зря же обер-фюрер пригласил его прогуляться в парке? Отто Бергер весьма не любит доверять свои слова и сокровенные мысли стенам — в них могут прятаться замаскированные микрофоны.

Предложение выйти на прогулку последовало неожиданно, видимо, начальник и дальний родственник фон Бютцов хотел быть уверенным, что его подопечный не возьмет с собой диктофона, спрятав его в кармане шинели. Надо полагать, беседа предстоит серьезная? О чем хочет говорить обер-фюрер?

Отошедшие в сторону страхи и уснувшие было подозрения, что Бергеру досконально известно истинное положение дел с польской операцией сорокового года, когда по оплошности Конрада советская разведка получила нужные ей сведения, вновь начали терзать Бютцова — обер-фюрер не прост, никогда не знаешь, что на самом деле у него на уме, о чем он действительно думает и как намерен поступить. Единственно, остается уповать на то, что если он знает правду и до сих пор никому не открыл — ее, то не желает зла своему ученику и родственнику, а кроме того, в том польском приграничном городке, где разворачивались события, находился и сам обер-фюрер, руководивший операцией. Ему тоже не нужны неприятности, которые не замедлят последовать, если все станет известно Этнеру или, что еще хуже, рейхсфюреру.

Отстав на полшага, погруженный в невеселые размышления Конрад уныло тащился следом за обер-фюрером по аллее, выводившей к берегу озера. Бергер шел ссутулив плечи под теплым кожаным пальто с меховым воротником — в парке еще довольно прохладно, — мерно ступали по квадратным, светлым каменным плиткам аллеи его сапоги, но пальцы сложенных за спиной рук беспокойно шевелились, словно в ответ на мучившие его мысли, невысказанные и от того еще более тягостные.

«О чем он думает?» — встревоженно гадал Бютцов.

— Вы бывали в Италии, Конрад? — чуть повернув голову, неожиданно спросил Бергер, словно приглашая Бютцова догнать его, пойти рядом и доверительно побеседовать.

Да, сегодня Отто Бергер наконец решился поговорить со своим питомцем, придя к заключению, что тому по-прежнему можно верить. Но доверие доверием, а хитрые капканы словесной паутины он продумал заранее, и от исхода разговора будет зависеть многое, очень многое в дальнейшей судьбе его ученика и родственника. Впрочем, не только в его судьбе, но и в судьбе самого обер-фюрера.

— В Италии? — быстро догнав Бергера, несколько озадаченно переспросил Бютцов. Что означает этот вопрос, куда клонит старый лис? — Нет, мечтал, но не пришлось, к сожалению.

— А я бывал, — застегивая верхнюю пуговицу пальто, буркнул обер-фюрер. — Там сейчас уже тепло, совсем как летом. И знаете, что я думаю? Итальяшки просто дураки! Они слишком серьезно относятся к сладкоголосым тенорам, сопливым оперным ариям и своим макаронам, забывая за этим о более серьезных вещах. Они даже приговоренных к смерти расстреливают, посадив на стул, считая, что казнимый имеет привилегии. Это махровый идиотизм, Конрад. Казнь не театр, а у них и жизнь и политика государства превращается в действо, подобное оперному. Бред! Потому там все и начинает трещать по швам. Но мы не будем их расстреливать, сажая на стулья!

Он замолчал, зябко спрятав подбородок в меховой воротник. Бютцов, еще более озадаченный услышанным, ждал продолжения и, не дождавшись, решился сам задать вопрос.

— Что там происходит? Вы знаете больше меня, скажите?

— Развал, — покосился на него Бергер. — Все разваливается: армия, правительство, партия… Все! Медленно, но верно, а теперь это будет приобретать характер лавины. когда, один камень увлекает за собой сотни других, скатываясь с крутого склона горы. Боюсь, что мы скоро можем потерять союзника, а после Сталинграда выход макаронников из войны только усугубит положение.

— Вот даже как? — слегка присвистнул Конрад. — Но они не посмеют!

— Посмеют, — горько усмехнулся Бергер. — Им просто некуда будет деваться. С другой стороны моря жмут британцы, в горах действуют банды левых и коммунистов, и все вокруг устали воевать. Наши болваны не видят очевидных вещей и до сих пор верят дуче, патетически заверяющему их о полном порядке в стране. Или не хотят видеть, предпочитая сладкий обман жестокой реальности.

Обер-фюрер достал портсигар, вынул из него сигарету, прикурил от огонька поднесенной Бютцовом зажигалки и кивком поблагодарил его.