Станислав Китайский - Поле сражения

– Больше всего покойничков на том свете. Будешь петь, и ты там будешь.

– Контра ты, дедка Мокей. Но мир насилья мы разрушим. Скоро уже.

С товарищами Фролка стал держаться снисходительно, и те смекнули, что Самородок, как по-уличному дразнили Фролку, причастен к какому-то большому и секретному делу, и донимали его расспросами. Но Фролка марку держал, плел такую несуразицу, что в уши не лезла, и от этого становился ещё загадочней и важнее.

– Ты, парень, брось выкобениваться, – вынужден был одёрнуть его Венька. – Живи как жил. Бегай за девками, наяривай на своей гармазе, в церковь петь ходи. Как вывеску на морде носишь… А вот что патронов раздобыл – молодец! Они нам – во как! Понял?

– А сколь мы таиться будем?

– Сколь потребуется. Может, месяц, а может, и год. Тут тако дело…

Первоначальное опьянение предстоящей дракой с оружием у Фролки прошло. Снова потянулись серые дни, и только встречи с Нюркой скрашивали их.

Но Нюрка на полянки теперь не ходила: не до веселья ей – мать хворает, отец в тюрьме. Только и увидит её Фролка, когда она с работы проходит мимо Мокеевой избы. Выбежит на улицу, даже фартука не сняв, окликнет, а она и не остановится. Приходится догонять.

– Отстань, рыжий, и без тебя тошно, – сердится Нюрка, норовя обойти его то справа, то слева. – По-хорошему говорят: отстань!

Хочется Фролке задержать её, сказать какие-то добрые слова, но нету у него таких слов. Вот если бы выбить белых из городка, разорить тюрьму и вместе с Пётрой Анисимовичем прийти к ним домой – карабин за плечом, голова перевязана, – Нюрка так и кинулась бы на шею… А сейчас она зло уходит, Фролка остаётся стоять, кривя рот и щуря ей вслед тоскливые рысьи глаза. Вечерами Фролка будто невзначай пройдется несколько раз под тарасовскими окнами, но Нюрка не показывается. Фролка остановит кого из парней, пригласит посидеть на бревнах, покурить, и завздыхает, зажалуется на безответную любовь Фролкина гармошка, подойдут парни, девки – и вот уже полянка как полянка. Только Нюрки нету…

Когда он услыхал, что казаки учинили в избе Тарасовых разбой, мигом сбегал к Мокею, взял из столешницы тяжёлую, специально для драк отлитую свинчатку и побежал туда с безумным намерением раскроить черепушку первому попавшемуся казаку, завладеть винтовкой и перестрелять всех остальных. Но в переулке уже было тихо, а идти в избу Фролка побоялся: встреча с Нюркиной матерью пугала его до смерти.

Он уселся на завалинку напротив тарасовской избы и стал ждать, когда Нюрка выйдет закрывать ставни, чтобы хоть увидеть её, словечком перекинуться.

Вышедшая соседка рассказала, что заступился за Нюрку молодой купец, настрелявший целую телегу этих варнаков.

– Ой, неспроста он, Фролушка, вступился за неё, неспроста. За здорово живёшь кто вступится? Кому охота голову подставлять? Я-то примечала, да говорить никому не хотела… Самому нужна, вот и заступился.

– За тя не вступился бы, – отрезал Фролка. – Нужна ему такая лягуша!

– Вот и я говорю…

– А ты не говори, помолчи лучше.

Баба обиделась и ушла. Фролка продолжал смотреть на тёмные тарасовские окна, и на душе у него скребли кошки: верно ведь – неспроста. Девки, они деньги любят. Гулеваны-приискатели не одну купили. И самого Фролку недаром дразнят Самородком – не устояла когда-то мать перед шелестом красненьких бумажек. А у этого купца червонцев побольше, чем у Мокея гнид в гашнике… За всё рассчитается с ним Фролка – и за Нюрку, и за мать, и за себя самого. Ничто не спасёт паразита! И с казаками рассчитается. Сегодня же. В эту ночь. А сами с Нюркой они сбегут куда подальше, где их никто не знает, и станут жить как муж с женой.

«А вдруг они изнахратили её? – приходит ему в голову нежелательная мысль. – Что тогда, а? Вдруг человек десять?»

Фролка представил, как это было, и заплакал от бессильной злобы. Плакал беззвучно, но щедро. Если так, то лучше бы она удавилась, легче было бы ему.

Подобное чувство он уже испытывал однажды к матери, когда узнал стыдную тайну своего рождения.

А Нюрка и пуще того не виновата.

Он осторожно подошёл к калитке и заглянул в щелку.

Нюрка сидела на крыльце. Сидела недвижимо, даже комаров не отгоняла. Видать, решилась девка на последнее.

Фролке так стало жалко её.

– Нюрк, а Нюрк! – тихо позвал он. – Нюрка!

Нюрка повернула голову к воротам, будто могла разглядеть, кто зовёт.

– Нюрк, выйди-ка!

– Это ты, Бобер, чё ли? Заходь.

Хоть и позвала она его, а Фролка не обрадовался – голос не тот.

– Ну. Чё приволокся? Поиздеваться захотел? Чё молчишь? Частушку сочини теперя про меня.

Фролка обидчиво отвернулся от Нюрки, оглядел тёмный двор, веревки нигде не увидел. Заметил выбитое окно.

– Раму бы вставить, – сказал он. – Должно, есть у отца рамы-то?

Нюрка поднялась и, не оглядываясь, – идёт он за ней или не идёт, – прошла в зимовье, где была мастерская отца, нашарила там зимнюю раму со стеклами, сунула Фролке: тащи. Сама нашла молоток и гвозди и так же, не глядя на парня, подошла к проёму окна. Рама оказалась маловатой, и её приткнули кое-как.

– Завтра приду, вставлю ладом, – сказал Фролка, забыв, что предстояло ему сегодня сделать, и что завтра его уже не будет здесь. – Нюрк, слышь, ты это…

– Не цапай! – взъелась Нюрка. – Али думашь, казаки спортили и тебе отломится? Так я и далась имя! Хоть кому глаза выцарапаю… Ну, чё? Нечё зеньки на меня пялить! Катись отсель!

И вдруг швырнула молотком о землю, упала и завыла истошно, как на похоронах.

– Да ты чё, Нюрк? – присел над ней Фролка. – Слышь, не надо. Я им, гадам, устрою. Сёдни же взорву казарму. Не надо, Нюрк. И сбежим с тобой…

Нюрка перестала биться, подняла голову.

– Сбежим? С тобой? Ха-ха-ха-ха! – захохотала она, как полоумная. – С тобой… сбежим… ой, ха-ха-ха!..

Этот смех совсем расстроил Фролку, и он не знал, что делать. Стоял над Нюркой долго, пока она не пересмеялась и снова не начала плакать, а потом и вовсе затихла. Тогда он поднял её и повёл к крыльцу.

– Пусти, я сама… И вороты ещё запереть надо.

Они вернулись к воротам.

– Ты иди, Фролка… Дурачок ты. Ну, иди, иди…

Фролка постоял за калиткой, послушал, как прошла Нюрка по двору, как поднималась по ступенькам и громыхнула дверным засовом.

«Теперь не удавится, – успокоил себя Фролка. – Да и с чего давиться-то, еслив ничего такого не было?..»

Но тряхануть казаков всё же надо было.

Сперва Фролка намеревался пойти к Веньке и потребовать обратно гранаты и карабин, но понял, что Венька ничего ему не отдаст, только может дело испортить. Проще спереть бомбу у дружка, ладно, что видел, как тот прятал её за поленницей.

Бомба была увесистая, на длинной деревянной ручке и величиной с хорошую кастрюлю. Фролка сунул её к голому телу под брючный ремешок и накрыл сверху подолом рубахи – встреться кто по пути, подумает черт те что, но нести в руке было ещё хуже. Потрепал по загривку пса, чтобы не залаял сдуру, и таким же путём, – по поленнице в огород, а там, через прясло на улицу, – как и забрался в ограду, бесшумно исчез.