Станислав Китайский - Поле сражения

Будить домашних Дмитрий Александрович не стал: встанут, сами увидят – больше радости.

Он спустился в дворницкую, приказал топить печи, сам разжигал смоляные лучины и с удовольствием нюхал пробивавшийся из печи березовый запах, острый и свежий – хорошо!

– Ну вот и пожаловала царица на белом коне, – сказал не то сам себе, не то дворнику.

– Стаит, – ответил Осип, – насовсем талую землю упал, должон стаить. Но теперь недолго. К Покрову, должно, совсем ляжет. А там и белковать пора.

– Как думаешь, внизу забереги большие?

– Да откель им взяться? Через недели три разве. Сильна Лена-матушка!.. Хотя бывало…

Осип врал, и сам знал, что врёт, и знал, что хозяин знает, но всё, глядишь, легше ему.

Забереги и здесь немалые, а там и подавно. Поди, и метели уже метут.

Ни словечком не обмолвились старики о молодом хозяине, а разговор был о нём – давно уже ни слуху ни духу. Пора бы и вернуться к празднику-то. На пароходе – не веслами махать.

Дмитрий Александрович сам из подобных поездок не возвращался рано – пока то да се, смотришь, забереги уже к самому фарватеру подбираются. Капитана побоку и – вертишь руль, ровно комаров отгоняешь, Гребное колесо заледенеет, как цепня в Святки, машина на пределе, а ходу почти нет. Но добирался.

Сын тоже сплошать не должен. Но жена зудит и зудит, и тревога её невольно передалась Дмитрию Александровичу. Подчас он готов был согласиться, что ехать надо было самому. Да как самому, если у него в Иркутске дел невпроворот? Под лежачий камень вода не течёт, а он опять с деньгами – удалось обменять ценные бумаги и даже компенсацию получить за простой приисков. Какая-никакая, а деньга! Больше того – никому не удалось поживиться, а Машарину – пожалуйста! Пусть знают, с кем дело ведут!

– В Иркутской-то подаваться на зиму будешь, Митрий Лександрыч? Али здеся перезимуешь? – спросил Осип.

– Товары заграничные ожидаются. Американцы будто разгрузили во Владивостоке несколько пароходов. Японцы тоже засуетились. Не прозевать бы… Дом к переезду, должно быть, готов…

– Значит, одни мы с Мотей опять…

– Пошто одни? Александр здесь пока будет. Народ кругом ненадёжный. Да и прииски по весне запустим. Готовиться надо. После Покрова уж поедем…

В доме Машариных престол прошёл пуще дня буднего, ненастного. Ольга Васильевна с Катей сходили в церковь, помолились, но прибывший поп им не понравился – вроде не молитву творит, а в благотворительном концерте выступает. Дмитрий Александрович и кабинете раскладывал пасьянс из ценных и деловых бумаг, прикидывая, как бы превратить этот хлам в рабочие шестерёнки деловой машины, и забывал за этим занятием о смутной тревоге, охватившей дом.

Ольга Васильевна рассказывала по утрам жуткие, неправдоподобные сны, и все верили, что они не к добру. Чуяло её сердце: приключилась с Александром беда.

Так оно и вышло. На третьей неделе октября с прибывшего к вечеру «Ермака» Александра Дмитриевича снесли на руках, а домой доставили на носилках.

– Живой, живой он, – успокаивали матросы Ольгу Васильевну, раненой клушей стенавшую над сыном. – Живой. Плох только. Рана загноилась, да и остыл, видать.

– Какая рана? – спросил отец, подумавший сначала, что открылась старая.

– А такая! – грубо огрызнулся за всех Венька Седых. – В Скокиной партизаны напали, ну и стрельнули. В грудь.

– А ты где был? – заорал в сердцах Дмитрий Александрович. – Уберечь не мог, дьявол горбоносый?

– Где был, там нету, – ответил Венька. – Мне тож досталось! Во! – он рванул воротник, обнажая на груди грязную повязку. – В Жилаговой три дни валялся в горячке! Спасибо сказал бы, что живы.

Александра Дмитриевича бережно унесли наверх. Прибежавший «фершал» обмыл спиртом заплывшую багрянцем рану, успокоил, что сердце здоровое, а вот на лёгкие посетовал: воспаление.

– Лекарства нужны, а взять их где? Нету! Вот всё, что имеется, – он высыпал на стол несколько пожелтевших порошков, которыми лечил приленцев от всех болезней. – Этим только от насморка пользовать.

Сам фельдшер давно уже не верил в чудодейственную силу этих лепёшек.

– Будет, всё будет! – сказал Дмитрий Александрович. – Через пару дней всё будет. А ты тут смотри, чтобы!..

– Да не помрёт, – сказал «фершал». – Такой не помрёт.

В Иркутск, загоняя перекладных, отправился сам Дмитрий Александрович. Разбудил среди ночи известного доктора, рассказал ему о сыне и, чтобы тот долго не куражился, высыпал горсть золотых царских десяток. У доктора куда только и сон девался. Написал кучу рецептов, послал Машарина в аптеку (вам всё дадут, а нашему брату – увы!) и стал собираться в дорогу.

Аптекарь из выкрестов, худущий и остроносый, знакомый Машарину по давним временам, ломался недолго – почти всё, что было выписано, нашёл и, пряча монеты в кармашек для часов, посоветовал:

– Вам бы, ваше степенство, у американцев попытаться, у них прямо-таки всё есть! Я сведу вас. Как не помочь такому человеку в беде? Разве можно это – не помочь?

Визит к американцам обошёлся дорого, но выкрест радовался как дитя.

– По сравнению с этим лекарством, все наши лекарства – молитвы, – говорил он, развешивая на хлипких весах белый американский порошок. – При воспалительных процессах эти сульфиды прямо-таки бальзам! По порошочку три раза в день, через неделю ваш дорогой сын забудет, что и болел.

Выкрест верил во всякие новые патентованные лекарства, как в дар Божий, ниспосланный во спасение людей от страданий и смерти. И едва разуверялся в одном препарате, тут же переключал свою веру на другой.

– Сколько раз вы мне спасибо скажете, господин Машарин! Чтоб у меня было столько денег и счастья, сколько будет этих спасибо!

Забрав лекарства и отблагодарив аптекаря, Машарин забежал на Солдатскую, убедился, что дом к переезду готов, сказал, что через недельку, а то и раньше, прибудет с семьей, заехал за доктором и велел ямщику гнать, не жалея лошадей. На всех станциях готовые тройки уже ждали его.

– Так ночь же, господин хороший, куды ехать-то? – плакался ямщик. – Лихоимцы по лесу шастают. Вчерась на Веселой горе порешили одного…

– Порешили, говоришь? – забеспокоился доктор в высоком воротнике волчьей дохи.

– Врёт! – твёрдо сказал Машарин. – Цену набивает. Гони! – и сунул ямщику широкую купюру.

– Может, и врут, – сказал ямщик и тронул коренника бичом.

Слухи про красных партизан пошли по Приленску шепотные, невероятные. Веньку Седыха прямо задергали: расскажи да расскажи. Венька рассказывал, каждый раз привирая что-нибудь, и выходило, что в понизовье живут одни только партизаны.

– Ну, еслив народ скопом пошёл, конец и этой власти, – говорили слушатели.

– Супротив этой приметы не поспоришь, – соглашался Венька. – Только вы не трепитесь по городу-то, а то мало ли чё…