Василий Соколов - Крушение

Василевский соображал, негромко рассуждая сам с собой: «Могло быть второе решение — переход к обороне, — Он уткнулся в карту, водя пальцем по линии, занятой противоборствующими сторонами. — Да, переход к обороне в условиях крайне невыгодной конфигурации линии фронта — охватывающего положения советских войск — очень опасен. И как можно признать провал годовой кампании? Из–за чего тогда пролито столько крови? Да и они, русские, не будут сидеть сложа руки».

— Нет, конечно, — рушился сверху голос Жукова. — Попомните Москву, когда дали вам от ворот поворот!

— Знаем. Мне докладывали, что фюрер… до сих пор боится зимы, его в холод бросает при одном упоминании о русских морозах, — ворчал снизу Василевский и продолжал: — Ну так и быть, раз и сам фюрер боится холода, то, пока не поздно, нужно принять последнее, самое разумное решение — отойти от Сталинграда, перегруппировать войска и попытаться искать успеха на новом направлении…

— Отойти от Сталинграда? — казалось, в тон слышался ему голос нависающего грозного человека. — Господин Паулюс, позвольте узнать: у вас на плечах голова или кочан капусты? Нет–нет, вы не взрывайтесь как бомба. Кто вам позволит отойти от Сталинграда? Разве вы не слышали знаменитую речь Гитлера о Сталинграде, с которой он обратился к немецкому народу совсем недавно, в октябре? Он сказал: «Немецкий солдат остается там, куда ступит его нога». И далее: «Вы можете быть спокойны — никто не заставит нас уйти из Сталинграда». Самочинно сделаете — полетят генеральские погоны, а сами угодите в концлагерь. У вас теперь их натыкано как грибов–поганок после дождя.

Медленно достал Василевский из кармана носовой платок, медленно вытер потное лицо. На миг он и в самом деле почувствовал себя в роли немецкого генерала, и ему стало вдруг страшно. С ужасом подумал он, что немецкая ударная группировка, понесшая потери в людях и технике, оказалась в тупике. Она самое себя втянула в гигантскую ловушку, двери которой вот–вот должны захлопнуться.

И это не преминул сделать решительный, кипящии от предчувствия победы Жуков. Он шагнул на ту сторону карты–холста, прилег на нее, вдавливая коленями, и загребасто охватил руками с двух сторон всю немецкую оборону, а заодно и самого Василевского. Руки его были как железные клещи, и Василевский, ощутив, как тот все сильнее сжимает его, ёкнул, дыхание у него сперло, пытался вырваться и не мог. Сил не хватало.

Потом, когда Жуков сжалился и отпустил его, Василевский взмолился:

— Ну, Георгий Константинович, к тебе в руки нельзя попадаться. Своего уложишь, — Помедлил и, вернувшись к своей роли немецкого генерала, заговорил воспрянувшим голосом: — Сжать ты сумел, а проглотишь ли — посмотрим. Я твой удар парирую резервами.

— Какими? У тебя их кот наплакал.

— Откуда вам известно — есть у меня резервы или нет?

— Нам кое–что доносит агентурная разведка.

— Что именно?

— Позвольте не раскрывать карты, — ответил Жуков, улыбаясь. — Что же касается резервов, то вы их бездумно израсходовали.

Василевский взмахнул рукой:

О, нет. Немецкая армия мобильна. Вы это должны знать. Сниму с Кавказа танковую дивизию, и она дня через три своим ходом придет и таранит вашу большевистскую блокаду.

— А этого не хотел? — Жуков выставил перед своим соперником огромный кулачище.

Не сговариваясь, они встали разом, обхватили друг друга, били по спинам ладонями, топчась по полу, по карте, которая в ногах у них, в полумраке наступающего утра была похожа на помятую серую шкуру.

Ровно в 12.00 на прием к Жукову прибыли двое.

Чтобы не опоздать, командир дивизии полковник Шмелев приехал загодя и в ожидании своего часа ходил окрест дома, сбивая палкой сухую, горько пахнущую полынь, росшую при дороге, а потом доложил адъютанту, что вызван представителем Ставки. В комнату вошел тихо, также негромко представился и стоял до тех пор, пока Жуков не предложил сесть.

Другой — подполковник Варьяш — приехал из штаба фронта на своей машине, в сопровождении часового, так как вез, по его мнению, сугубо секретные материалы.

Не попросил адъютанта доложить, лишь сунул ему небрежно к лицу удостоверение и вошел без стука в дверь. Правда, козырнул, представился генералу армии.

Полковник Шмелев лично был знаком с Жуковым, признавал в нем недюжинный ум полководца. Не раз они встречались еще в тяжелую пору под Москвой. Вспомнил Шмелев, как тогда, будучи контуженным, не мог говорить, лишь отвечал письменно и потом получил от него записку, особенно памятную… И это до сих пор помнил Шмелев, хотя сейчас сидел укромно возле двери, чувствуя себя в его, представителя Ставки, и еще в чьей–то неведомой для него власти. «Да чего я оробел? Смелее нужно», — внутренне убеждал себя, а все равно не мог иначе, будто и впрямь его вызвали на допрос.

Наоборот, подполковник Варьяш держался свободно, закинув ногу на ногу и поставив ребром на колено папку.

Первый — командир дивизии, полковник — морщил от переживаний лоб, второй — подполковник изредка взглядывал на него, по–ястребиному изучающе и отчужденно.

Первый был вроде бы подсудимым, второй — судьей…

— Ну, докладывайте, что у вас по делу Шмелева.

Подполковник Варьяш подергал носом, будто принюхиваясь и ощущая, что не тот запах, и принужденно сказал, не глядя на полковника, лишь качнув головой в его сторону:

— Товарищ генерал, у нас не положено, пока не кончилось следствие, предавать огласке материалы, да еще самому обвиняемому.

Жукова сразу взорвало:

— Кончайте играть в бирюльки! — сказал он строго. — Положено — не положено… Перед вами заслуженный командир, и если водятся за ним какие грехи, пусть сам знает и разбирается с глазу на глаз… Докладывайте!

Подполковник Варьяш принужденно снес этот показавшийся ему грубым окрик. С каменным выражением лица развернул папку и осторожно вынул оттуда лист, протянул по столу скользяще низко, будто боялся, что документ на лету будет перехвачен и прочитан обвиняемым, вот им, Шмелевым.

Жуков взял лист — это был рапорт генерала Ломова, и в нем строго по часам и минутам расписывалось, как он, Шмелев, командуя дивизией, не захотел поднять войска на штурм и за это был временно отстранен.

— Как, вы были отстранены? — удивился Жуков, взглянув на Шмелева. — А почему мне не доложили ни в первый раз, ни вчера?

— Не хотел беспокоить, у вас своих забот… — привстал Шмелев.

— Объясните, как это случилось?

Шмелев заговорил хмурясь.

Жуков выжидал, пока полковник не кончил, и обратился к представителю фронта:

Ну как, вас это убеждает? Кто заслуживает наказания, а кто нет?

Тот сразу нашелся, что ответить.