Василий Соколов - Крушение

— Немцы еще не отвыкли по расписанию воевать, — заявляет Бусыгин, — Окромя ракет да пугающей стрельбы, никаких действий ночью не предпринимают.

Степан вздергивает пилотку набекрень и удаляется. Дом стоит на самом гребне горы, и, взбежав, Бусыгин замечает, что солнце стоит еще высоко и, кажется, развиднелось. Как ни пялил глаза, самого дома не увидел, только камни кругом нагромождены. Может, Антон пошутил насчет прелестной татарки — язык бы ему прищемить за такие проделки! «Фу, укололся! И кто это натыкал!» — споткнувшись и запутавшись в витках проволоки, ругнулся Степан. А впереди, перед его глазами, угрожающе расперила металлические зубья борона. «Видать, и в самом городе отводили поле. Землю скородили».

Степан едва выбрался из этой ржавой проволоки, консервных банок и стекол от разбитых бутылок. Впереди была главная преграда — стена из больших камней, кирпича, мешков, бочек. Ходил–ходил он вокруг этой стены как неприкаянный пес и — ни ворот, ни калитки. «Леший знает, как они там живут не выбираясь. Отгородились от всего мира, — озлился Бусыгин и оглянулся на овраг. — Уж я вернусь, я тебе намылю холку, басурман эдакий!» Все–таки не хотел возвращаться посрамленным, решил перемахнуть через ограду, задрал кверху голову, ища более удобный лаз, и неожиданно увидел трепыхающую красную косынку, похожую на флаг. «Значит, живут», — обрадовался Степан, а лезть через ограду не решился из–за важности.

Потоптавшись вокруг ограды, Бусыгин увидел в камнях щель и заглянул внутрь. Заглянул и обомлел: прямо возле стены, задом к нему стояла женщина. Перед ней на табуретке деревянное корыто. Женщина была в одной белой сорочке с короткими, чуть прикрывавшими плечи рукавами. Но не это сейчас поразило и заворожило глаза Степана — ее ноги, которые он видел так близко. Женщина, склонясь над корытом, двигалась в такт рукам то вправо, то влево, и упористо расставленные босые ноги тоже двигались, развалисто покачиваясь. Степан ошалел от загляденья! Как на грех, сверху, с камней ветер дунул ему соринку в глаз, он протер его поспешно рукою и опять начал глядеть, позабыв все на свете — и стыд, и самого себя…

Женщина стирала чью–то гимнастерку, и это вызвало в нем нежданно вспыхнувшую беспричинную ревность. «Ничего, Антон не будет врать. Антон меткий стрелок, умница!» — с величайшей благодарностью подумал Степан и, сам того не сознавая, взялся рукою за выступ верхнего камня, начал подтягиваться, чтобы перелезть. Сорвался, ударившись о землю. Потер ягодицу, ощущая причиненную падением боль. Потом опять начал глядеть в щель, мысленно благодаря бога и за такое его радение, что подослал его очам зримое счастье!

Женщина на минуту прекратила стирать, разогнула спину, локтем отвела со лба распущенные косы, черные, как сажа, достающие ей чуть ли не до колен. «Умаялась, бедняга. Ежели бы дозволила, охотно пособил», — сочувственно подумал Степан и начал вкрадчиво отворачивать лицо от щели, не сводя, однако, завороженных глаз. Причиной этому было то, что женщина повернулась лицом к стене, к самой щели, но не увидела его, нет, только задумчиво смотрела на камни, заложив от усталости руки за шею. «Боже мой, что я вижу! — чуть не вскрикнул Степан. — Да она совсем молодуха. А глаза–то какие строгие, немножко, правда, раскосые, но жгучие, и бесенята в них играют. А губы, губы… Слегка вывернутые, бантиком собранные. И запеклись. Корочкой подернулись. Давно нецелованные. Ой, татарочка!..» Степан почувствовал, как в голове у него затуманило. Кровь хлынула к вискам и не отошла, будто застыла и наложила на его голову свинцовый пластырь. Он чуть отошел от щели, увидел мешок с узлом, будто подсунутый для него нарочно. Взялся за узел и подергал на себя. Мешок не сдвинулся — был набит песком. Не отступил Бусыгин, начал разворачивать, толкая мешок с боку на бок. Песок был мокрый, и осклизлое рядно начало подаваться, образуя лаз. Бусыгин уже видел себя рядом с молодайкой, как кто–то сверху хрипло гаркнул:

— Стой и не шевелись! Ты куда, басурман, лезешь? Не шевелись, говорю, пулять буду картечью!

Степан взглянул наверх и ужаснулся: прямо на него из камней нацелены были два ствола, а над ними длинная взлохмаченная борода.

— Да ты что… Да вы что, папаша? Я так, между прочим… Да я войну протопал — не царапнуло. А тут от своей же картечи гибнуть… Пощади…

Стволы исчезли.

Степан еще с минуту стоял ни живой ни мертвый.

— Да залезай уж, — окликнул его сердитый голос изнутри ограды. — Вот сюда, где сток воды… Собаки легко подлазиют, и по нужде человек могет. Неудобства, конечно, а ничего не поделаешь. Война…

Бусыгин рад был и этому лазу.

Встретил его старик с окладистой бородою, моложавый на лицо, весь загорелый, медного цвета, как пятак, и с маленькими хитроватыми глазками.

— Приятно извиняюсь, — сказал он, кланяясь в пояс, не выпуская, однако, из рук ружья.

Бусыгин протянул ему ладонь, кося глазами вдоль стены. Молодайки не было на прежнем месте, и в корыте оседала пенная вода.

— По какой причине пожаловал на мой редут? — спросил дед строго.

Бусыгин едва сдерживал себя, его разбирал внутренний смех, но не подал вида, даже похвалил:

— Хорош редут! Вот уж поистине инженерные укрепления! Всю войну с границы топаю, а таких укреплений не видел. Чьими же это руками редут возведен?

Похвала служивого обрадовала деда. Душа его смягчилась и уж совсем подобрела, когда он пригласил присесть на пенек.

— С дороги–то небось умаялся. Присядем, — сказал дед и опустился первым, держа промеж ног ружье.

Бусыгин снова пошарил взглядом по двору: чернокосой хозяйки не было, сидела, наверное, в хибарке. Посетовал в душе, что дед сел лицом к стене, пришлось и ему садиться рядышком, не оглядываясь, пялить глаза на серую ограду. Чувствуя себя неловко от досады, что не увидит молодайку, если даже она придет и будет стирать, Степан достал кисет и закурил. Пыхтел цигаркой сильно, пускал в щель дым и деду ноздри щекотал. Наконец дед не выдержал этого щекотания, хотя ему и было приятно от запаха донника, и сказал:

— Не могу, когда измором берут… Ты, служивый, мотай отсюда али давай табачку.

— Да вы что, папаша? Разве я вас не угостил? Да вот он, кисет–то, на пне… Прошу, угощайтесь без спросу. Дурень я, загляделся.

— Куда, на кого? — встрепенулся дед.

Степан слукавил, едва удержавшись от смеха:

— На редут твой. Всем крепостям в пример.

— Ты мне, служивый, не хвали, сам знаю и убежден в прочности редута, — к удивлению Степана, заговорил дед. — Лучше совет дай, какие еще Добавочные работы провести. Покритикуй, ежели не отвык. А то у нас критики боятся…

Степан посерьезнел.

— Значит, редут возвел?

— Ну, редут. Рази не видишь? — сразу озлясь, ответил дед.