Игорь Николаев - Линия фронта

Один из собутыльников притопывал ногами.

— Свети, шинкарь, свети ясно! — прервал песню Журба, видя, как старый еврей загораживает рукой лампу: из высаженного окна дуло. — Так, Бася… Абрам твой, стало быть, с красными?

— Он… Я не знаю…

В самый разгар веселья в доме откуда-то появился Вадим. Он был трезв, и старик с дочкой встретили его почти радостно.

— Ну? — глянул он на Журбу.

— Сейчас! — ответил тот, невольно вытягиваясь.

Вадим обвел глазами комнату, посмотрел мимо Баси и ее дрожащего с лампой в руке отца. Увидел на полу камень, сокрушенно покачал головой. Бася хотела что-то сказать, но Вадим так зыркнул на нее, что женщина оторопела.

Вадим усмехнулся. Странная это была усмешка, какая-то замедленная. Сначала раздвинулся рот, затем помалу, будто нехотя, разомкнулись полные губы. И лишь глаза оставались недвижными, в них горело что-то затаенное, непонятное и оттого страшное. Бася в ужасе глядела на него.

— Кончайте музыку… — чуть слышно сказал Вадим. Он мягко взял из рук старика лампу и опустил на стол.

Журба заметался по дому, выдвигая и обшаривая ящики стола, комода, шкафа. По очереди ложились на стол перед Вадимом серебряный нож, подсвечник и кольцо с Басиного пальца. Потом бандит прошел в спальню, сбросил с постели престарелую, полумертвую от испуга старуху, вспорол перину.

Старик-портной понял наконец, чего ради пожаловали к ним полицаи.

— У нас нет золота…

— Есть! — отрезал Журба.

Тем временем помощнички простукали даже печную трубу. Один из них выгреб из-за зеркала несколько мятых рублевок, пригрозил старику:

— Неси!

— Нету, нету… — твердил тот, упав на колени.

Вадим аккуратно опустил в карманы своего галифе трофеи и сгинул за дверью.

Озверевшие бандиты принялись истязать Басю. Наконец Журба рявкнул:

— Зажигай!

Полицаи поднесли спички к занавескам, постелям, одежде. Журба схватил со стола лампу, облил керосином мебель, плеснул на лежащую в беспамятстве Басю, на старика.

В хате загудело.

Бандиты выскочили за порог и подперли дверь. Через минуту над домом взмыл красный столб.

Нечипор приехал в местечко уже как староста, по делам службы. Получив дополнительную разнарядку на сдачу односельчанами мяса, муки и других продуктов, он в самом мерзком расположении духа собрался домой, в свой Вишенки. Даже к Захару не заехал, хотя и было такое намерение: Нечипор знал, что на руках у шурина хворая Ольга.

Возок катил помалу, Нечипор сидел и досадливо тыкал кнутовищем в соломенную подстилку. Он уже миновал кузницу, когда его остановил Рымарь.

— Погоди-ка!

Нечипор подивился в душе — как это досель не взяли Рымаря! — и придержал коня. Он знал, что разговор будет не из приятных, однако ослушаться не мог, как-никак кучеровал у него, бывшего колхозного головы, до самой войны. Только нынешним летом Рымарь схоронил жену, переехал из Вишенок в местечко — к дочке, на покой. Здесь и застали его события.

— До дому пора… загулял… — нехотя обронил Нечипор.

Рымарь, припадая на ногу, подошел. С того времени, как Нечипора поставили старостой в Вишенках, мало кто из знакомых по-хорошему заговаривал с ним, а многие и вовсе не здоровались.

— Загулял, значит? — ухмыльнулся Рымарь. — Все дела, дела… Что же вы, гады, с народом вытворяете?

Нечипор знал, что в местечко вернулся Журба, и хотел было спросить Рымаря, виделся ли тот со своим «крестным», хотел даже присоветовать, чтоб он не очень казался на людях. Но, видя, как Рымарь обозлен, побоялся подлить масла в огонь. Лишь посмотрел с болью и сожалением и сказал:

— Не я вытворяю…

— Да-а… Ты святой! — Рымарь тан тряхнул своей единственной рукой повозку, что она заходила ходуном.

Принимая звание старосты, Нечипор знал, что вслед ему плевать будут. Да что там, поначалу жена не ложилась с ним. Он крепко думал, прикидывал так и сяк, но выпадало одно: вступать в должность.

Нечипор покорно слушал упреки Рымаря, мало кто из односельчан осмелился бы шпынять его в глаза. Он обвел сумрачным взглядом улицу, и ему привиделось, что из окон с любопытством поглядывают на него.

— Сидел бы ты дома, председатель, — вздохнул Нечипор.

— Не твоя забота! Двурушник…

То же самое сказал ему недавно Хмурый. Правда, с кузнецом у них вышел потом иной разговор, после которого Хмурый сочувственно и понимающе подбодрил его. А тут как быть? Нечипор почесал щеку, под заскорузлыми пальцами ширкнула щетина. Промолчал. Один поймет, а другой переврет. Уж очень петлястой дорогой шел Нечипор когда-то в колхоз, и это помнили. Хоть и сдал он потом молотилку, и возил самого Рымаря, а все же люди не забыли прошлого. Так или иначе, а Нечипор знал: будь на его месте тот же Косой Гончар, он бы в узел завязал сельчан-побратимов. Тот бы не церемонился, не упрашивал в каждом дворе: сдай, тетка, яйца, неси молоко… И вот же планида! Стоит у возка добрый знакомый, неглупый человек, и сверлит его глазами, задушить готов. «А может, сказать, излить душу?» — подумал Нечипор. Но он и сам еще как следует не вошел в роль, жил с оглядкой, многого опасался. Да и не так оно просто: самому себе иной раз не все объяснишь, а уж чужая душа и подавно потемки. В коллективизацию жинка за корову удушиться готова была, а нынче будто подменили ее. «Ты, грит, бусурман…» Своей же бабе лишку не выложишь, язык. — помело… Нечипор уже и не рад был, что задержался с Рымарем.

— Двурушник, не двурушник… — мямлил он. — А встреться тебе Журба?

Что-то доверительное послышалось Рымарю в голосе бывшего кучера, он буркнул:

— Придет время.

— Оно так… Уже и местечко осталось позади, а Нечипор никак не мог отделаться от тяжких дум.

С того дня, как пришел ворог, местечко вело как бы двойную жизнь. На улицах, можно сказать, изображался «новый порядок», а вот в хатах… В хатах было по-всякому. В одних ни днем ни ночью не отворялись наглухо закрытые ставни, только дым из труб на рассвете и выдавал, что теплятся там еще души живые. В других же чуть не круглые сутки раздавались пьяные голоса, пиликали хромки или шуршали заигранные граммофонные пластинки.

В доме Хмурого поселилась кладбищенская тишина. У кузнеца и прежде в свободные от запоев дни не шумно было. Теперь же он вовсе замкнулся: к нему никто и он никуда. Повадился было по ночам в свой огород хаживать. Сядет и курит, слушает ночную глушину. И дослушался, уловил за соседним забором, у деда Захара, женский голос. Догадался — Ольга из армии прибилась к дому. Потом от жинки прослышал: больная, прячется.

И вот нежданно явился к кузнецу старый друг Рымарь. Бывший председатель перекинул ногу через порожек со словами: