Игорь Николаев - Линия фронта

Собаки уже добирали, лай срывался на визг, и Евгений представил, как спускают их с поводков. Однако свора вдруг угомонилась. Это озадачило Евгения, но через минуту все прояснилось: над вражеской обороной повисли ракеты, собаки сделали свое. Евгений торопил бойцов, но послать их на мины не мог.

— Фрицы! — доложил Туркин.

Евгений оторвал взгляд от заминированной ложбины — единственного возможного пути для взвода — и оглянулся. За спиной, в сотне метров, развертывалось в цепь немецкое подразделение. Гитлеровцы охватили саперов с флангов. Они не стреляли, они знали, что впереди минное поле, и рассчитывали прижать русских к полосе смерти.

Саперы тоже не стреляли.

Потянулись те тяжкие мгновения, когда обе стороны, затаясь, ждут первой пули, когда секунда кажется годом и каждая живая душа молит об одном: «Стреляй же! Стреляй!»

Минеры спешили. Проваливаясь в едва схваченную морозом ржавую жижу, лезли по болоту. Направление держал Буряк. Одежда на нем промокла и мешала двигаться, однако он полз, пока не ткнулся лбом в железную нитку. Проволока натянулась. Сержант похолодел: он мгновенно представил, как чиркнет взрыватель и скакнет шрапнельная мина. Подаваясь назад и ослабляя натяжение, выдохнул:

— Первая!

Наумов с Янкиным уступом приняли влево. За ними с трудом волочился Бойко. Все слышали выкрики немцев и понимали — нужен проход, иначе конец.

Работали молча, лишь комиссар вполголоса повторял: «Ребятки… ребятки…» Но минеры и без того старались. Не успел Буряк обезвредить свою мину, как Наумов обнаружил вторую. «Эх, мама, не перевели нас на зимнюю обмундировку!» — зло посетовал он, чувствуя, как весь трясется от холода, и дрожащими руками отсоединяя стальную оттяжку. Левее Наумова выдвинулся вперед Янкин, за Янкиным полз комиссар. При вспышках ракет Бойко видел, как подтягивался к проходу весь взвод. В то же время на флангах бесшумно, понимая, что советские воины не сдадутся, и пытаясь скрыть свой маневр, перебегали фашисты. Они еще не обнаружили на минном поле примаскированную снегом группу разминирования.

«Ребятки… ребятки…» — торопил Бойко. Теперь они с Янкиным были как бы направляющими и оба понимали — еще две-три мины и путь откроется…

— Рус, сдавайся!..

В ответ кто-то из саперов громко выругался, и это сократило затишье до предела, натянуло струну: сейчас огонь…

Мины стояли трафаретно, Янкин без труда нашел свою и на ощупь прошелся пальцами по оттяжке, до самого колышка. Распутывать сталистую, негнущуюся нитку было долго, и Янкин решил вынуть кол. Но кол сидел крепко.

«Давай, ребятки…» — механически твердил Бойко. Он нечаянно ткнулся головой в сапоги Янкина. Тот, пошатав вмерзший кол, дернул его кверху.

Рывок был слишком сильным. И Янкин и комиссар услышали, как чиркнул в мине взрыватель. Случилось непоправимое.

— Ложись! — вырвалось у комиссара.

Янкин всем телом чувствовал под собой хрупкую, в мокрых пробоинах корку…

Зеленый шипучий свет обливал минное поле. Наискось от Янкина возник из ничего прозрачный столб с пучками рваных проводов — оттяжек… Столб расплылся в радужный куст и превратился в лицо жены Кати… «Расцветали яблони и груши…»

Янкин виновато оглянулся и накрыл мину грудью.

Крутов вывел в прорезь мушку; он видел, как набегал на выстрел немец, и вел его, не решаясь преждевременно вызвать ответный огонь. Палец машинально давил на спуск, но ракета погасла, и Евгений потерял цель. Словно почуяв опасность, немец плюхнулся на землю.

Глухой взрыв пыхнул на передаем крае. С флангов хлестнули по ложбине пулеметы, а через минуту на стыке, по всему выступу, стали рваться снаряды. Осколки со свистом брили кочкарник. Кругом шлепали комья земли.

Огненный шквал начисто отрезал взвод от прохода. Крутов уткнулся лицом в снег и не мог шевельнуться. У него явилось ощущение, будто он выпустил нити управления боем. Он повернул набок голову и открыл глаза. Слева, под защитой артиллерии, немцы подобрались ближе всего. «Ближний бой… Не станут фрицы лупить из пулеметов по своим…» — пронеслось в голове, и Крутов приказал: «Принять влево!» Это была команда не для боя, но так вышло. Тем временем левофланговый пулемет противника действительно затих, и Крутов бросил взвод лоб в лоб с группой противника.

— Пленный тут! — напомнил Туркин. Но возиться с пленным никто уже не мог, все бежали. Связанный немец извивался, пытаясь укрыться за кочкой.

— Огонь! Огонь! — требовал Крутов.

Саперы неслись на фашистов. Евгений видел, как упал Туркин, отсекая ручным пулеметом немцев.

…Прыгнувшая мина откинула Янкина на спину. Он дергал головой, будто силясь очнуться. Комиссар неловко, одной рукой приподнимал саперу голову, вглядывался в иссеченное шрапнелью, окровавленное лицо. Из-под ворота его шинели скатились две круглые пули. Бойко видел, как протаял под ними снег.

— Янкин!

Бойко склонился к самым губам раненого. Минер бредил: «Расцветали яблони и груши… Яблони…» В глазах Янкина стыл мутный отблеск.

Нужно было вытаскивать бойца, но артогонь пригвоздил минеров. Да и не смели они оставить проход, не пропустив свое подразделение. Таков закон.

При вспышках осветительных ракет казалось, будто все вокруг взвешено в густом тумане: и размытый скат пологой высотки, и зловещие снопы взрывов, и схожие с тенями людские фигуры… Бойко не сразу понял, зачем рокировался взвод влево. Лишь когда заглохла пальба, уловил смысл происходящего: на левом фланге занялась рукопашная и фашисты невольно отключили артиллерию и пулеметы. Стало ясно, что к проходу взвод не вернется, и минеры пытались поддержать его огнем. Но отличить своего от чужого было мудрено. Бойко скомандовал выползать в нейтральную полосу. Янкина волокли на шинели. От толчков и холода он пришел в сознание. Когда метров через сто минеры остановились, Наумов обмотал другу лицо располосованной рубашкой.

Редкая пороша трусила на разгоряченные лица. Буряк нагреб в ладонь снега и приложил к губам Янкина. Тот благодарно посмотрел на сержанта. К раненому нагнулся Наумов:

— Не робей, корешок!

— Я ничего…

— Дома почти. Лечить будем!

— Дома… Напиши… — Глаза у Янкина расширились, и он умолк.

Бросок взвода к левому флангу был неожиданным, и саперы с ходу врезались в немецкую цепь. В заношенной форме, промокшие и облепленные снегом, красноармейцы неслись огромными скачками. Впереди мчался с поднятыми, как факелы, руками Дубак. Обе кисти у него были оторваны, по рукавам текла кровь; опешивший немец вскинул автомат, но не попадал пальцем на скобу.

Крутов бежал в самой гуще.

— Бей… бей… — лихорадочно выдыхал он.

Дубак был как знаменосец. Он держался впереди, но силы оставляли его. Истекая кровью, учитель резко повернул вправо, на нейтральную зону, пересек границу минного поля и пнул ногой проволочную оттяжку. Плеснул огонь…