Игорь Николаев - Линия фронта

Евгений смахнул рукавом пот с лица и сонными глазами обвел степь. На бурых взгорках копошились гурты истомленных овец; серели пропыленные кроны абрикосов, тянулись полосы виноградников.

— Подтянись! — требовал Розинский. И будто в ответ на это требование бренькнула задетая струна гитары; ее несли бережно и тоже по очереди, как пулеметные диски.

На привале Евгений лег, потной рукой достал читаное-перечитаное Мусино письмо. «Приезжай в отпуск…» — приглашала она. Письмо было дружеское, но Евгению хотелось большего; Муся вспоминалась и девочкой с бантами, и взрослой барышней — когда встретились после того, как отчим Владимир Богданович увез Евгения с матерью в Киев…

Рядом с Евгением валялась его каска, но ему казалось, что она на голове. И будто он все шел, топал, топал… Короток десятиминутный привал, потому и зовется — малый. Возле курсантов вытянул ноги разутый политрук Бойко. Но он быстренько обмотал ногу тонкой портянкой и, морщась, сунул в сапог. Стоя на одной ноге, долго таскал тесный сапог за уши.

— Музыку! — крикнул он.

С сухой придорожной травы поднялась фигурка баяниста.

Он присел у ног политрука и рванул «Яблочко».

И почти тут же подал голос Розинский:

— Ста-ановись!

За горкой открылся мост.

Сухопарый Розинский подтянул строй и вновь замаячил впереди.

«Нужно мост взорвать… Вот оно!»

Евгений, сам того не замечая, бежал бочком, словно прятался от пуль. Он видел свою короткую тень, шаг за шагом отрывал от земли ноги, но тень преследовала его, и ему становилось неприятно.

Мост захватили немецкие автоматчики. К нему ползли танки с крестами… Наша пехота судорожно цеплялась за редкие окопчики. Слева от моста безвредно дроботал пулемет.

Противник сразу обнаружил подошедший резерв, возле саперов легли первые снаряды. Розинский понял: если курсанты залягут, то поднять их на открытой местности будет трудно. Не останавливаясь, он расчленил школу в линию взводов и броском вырвал из-под огня.

В глаза курсантам било жаром солнце. Крутов уже не глядел на свою тень, дышать и двигаться стало почему-то легче, пропала вязкая усталость, мышцы напружинились.

У моста бомбовозы подсыпали жару, густые взрывы накрыли танки врага. Но две машины успели проскочить на восточный берег.

Крутов с отделением заходил по левому флангу взвода.

Осколок чиркнул Буряка по шее, он зажал кровь ладонью.

— Командир! — канючил Буряк. — Запал потерял.

Евгений хотел дать из своих, но рука не попадала на застежку подсумка, глаза липли к мосту: краснозвездные бомбовозы все разгружались, из вражеского танка выметнулся сноп огня. Расколотая коробка еще двигалась, но левая гусеница уже сползла с откоса. Машину занесло боком, она повисла над обрывом и кувыркнулась в воду. Евгений шарил рукой по подсумку, не слыша боя автоматов и очередей пулемета. Все заглушали крики обожженных и тонущих танкистов врага.

Отделение бежало к мосту. Евгений плохо видел, спотыкался, но все же отметил: замыкающие танки блеснули крестами и уползли на свою сторону. Они даже не отстреливались. Вслед за ними попятилось и румынское прикрытие.

Евгений скорее ощущал, нежели видел изогнутую, почти не подвластную командам цепь. Ни остановить, ни повернуть этих людей было невозможно. Орал что-то Буряк, надрывался Козлов:

— …ра-а-а-а-а-а!..

В цепь попал снаряд. Взрывом накрыло капитана Розинского, но он еще бежал и кричал что-то. Потом Евгений увидел, как Розинский пал на колено, руки его опустились в траву…

— Капитана убило!

Цепь дернулась. Но Розинский оторвался от земли. Шаг у него был мелкий, шаткий.

«Вперед!» — показал он пистолетом и упал.

Самолеты продолжали бомбить врага, их удар приходился по голове немецкой колонны. Сбившиеся в кучу танки пробовали развернуться и отступать, но на насыпи образовалась пробка. Из люков полезли фашисты.

На глазах у Евгения сорвался с пулеметного гнезда ошалелый немчик, пробежал два шага, офицер в упор положил его.

«Мост взорвать!..» — стучало в голове.

И вот курсанты уже вышли к берегу, овладели мостом и волокли ящики с толом.

В городе политрук наскоро заскочил домой и переобулся в новенькие, только с колодки, хромовые сапоги. Сапоги приятно поскрипывали, и, хотя были они тесноваты, по утренней прохладе Бойко чувствовал себя кумом королю. В поисках строевого отдела он вышагивал по длинным штабным коридорам, заглядывал в опустевшие комнаты, пока не наткнулся на знакомого инструктора политотдела.

— Ба-а… Здоров! — обрадовался тот. — Как успехи?

— Шаг налево, шаг направо… маневр…

— Гер-рой! Все такой же выдумщик.

В кабинете было душно, на электропроводке томились, будто нанизанные, мухи. Бойко обвел глазами пустые углы и стены, остановился на пятне от портрета. Портрет был снят и стоял на полу, лицом к стене, но Бойко знал, чей это портрет. С губ его сошла улыбка.

— Значит, мотаете?

— На КП, к частям ближе. Комдив приказал. Колосов.

— Еще какие новости?

— Ты, верно, знаешь — есть постановление ЦК о мобилизации коммунистов для улучшения партийно-политической работы в армии.

— Не дошло.

— Ну так вот. Да, еще… Образован Государственный Комитет Обороны. Слышал? Еще… Что еще? Держаться надо!

— Держимся… Супруга жива-здорова?

— К маме хочет, в Харьков.

Бойко поглядел приятелю в глаза, опросил напрямик:

— Эвакуация?

— Не совсем… Кое-кто, конечно… Бои под Житомиром…

Бойко пробежал сводку о положении на фронтах. Несмотря на неожиданный конец разговора и сводку, он ощутил себя как-то уверенней, настроение у него поправилось. Но к полудню, попарившись в душных кабинетах, скис; ступни ему жгло и давило, ноги он держал враскоряку, словно кавалерист-новобранец после первого перехода. Хватаясь за стены, Бойко едва вышел из штаба.

— Что с тобой? — удивился провожавший приятель, но Бойко лишь махнул рукой.

В здании штадива задержались немногие, да и те уже выбирались. К дому то и дело подходили грузовики, к ним подавали ящики, кантовали сейфы и шкафы.

Бойко присел в сквере на скамейку. Начальник штаба саперного батальона еще не явился, но дело, по которому они приехали, сделано. Приказ на выпуск курсантов заготовлен и сегодня будет доложен комдиву. Бойко проверил время: до условленной встречи оставалось целых два часа.

Полуденная жара сковывала мысли. Бойко скользнул взглядом по закрытой бакалейной лавке на углу и долго провожал глазами одинокого прохожего. Он шевельнул распухшими ступнями, поморщился от боли и окончательно решил снять сапоги. Но вовремя опомнился: а если потом не налезут?

Из минутного оцепенения его вывел выстрел. Бахнуло где-то за начсоставскими домами, ближе к складам. «Что бы это значило? — всполошился Бойко и, превозмогая боль, поднялся. — Нужно домой, переобуюсь…» Морщась и припадая на обе ноги, он перебрался на теневую сторону, однако и это не принесло облегчения.