Габит Мусрепов - Солдат из Казахстана

Через час я вместе с другими товарищами мчался в грузовике по петляющей асфальтированной горной дороге в распоряжение соединения, для которого нас готовили.

Я так свыкся на переправе с неумолкаемым ревом моторов, криком автомобильных гудков, с сумятицей споров и хриплых выкриков, что, сделав всего сто шагов от дороги, сразу ощутил тишину. Освобожденный от привычного хаоса звуков, слух начал улавливать и ворчливое течение реки, и дыхание прибрежного леса, и жалобное мяуканье какой-то осиротелой кошки. Вот на той стороне реки, предупреждая о близком рассвете, протяжно, как в мирное время, крикнул петух, и тотчас же где-то рядом раздался ответный крик горластого петуха с какого-то воза.

Проваливаясь в темноте в ямы и окопы, спотыкаясь о вывороченные с корнем деревья, я ищу в лесу двух раненых товарищей, укрытых в глубокой воронке от авиабомбы.

Нет, в первые дни войны мы попали совсем не туда, куда ожидали попасть, и воюем не так, как думали.

На наших курсах я вместе с другими товарищами считал, что нас готовят для самых первых активных схваток грудь с грудью с врагом, который посмел бы переступить рубеж нашей родины. Мы ждали, что должны будем ринуться в бой в первый же день, в первый час, в первый миг смертельной битвы. Так думал каждый из наших бойцов. Но враг наступал, он нагло топтал нашу землю, а мы все несли тыловую службу.

Вот и сейчас уже вторые сутки вместо кровавой битвы и подвига мы все силы свои направляем на сохранение порядка на одном из безвестных мостов затерявшейся в приазовских равнинах реки.

Мы боремся за самые простые и бесспорные вещи — за очередность переправы и недопущение пробок при переезде и переходе моста. Эта будничная работа уподобляет нас милиционерам-регулировщикам уличного движения. Где же тут героизм или случай для подвига!

Но все же полковник Озимин был прав, утешая всех нас и говоря, что в эти дни на всем фронте не будет более тяжелого участка, чем на этом безвестном мостике.

Нас здесь всего одно отделение бойцов, а через мост текут тысячи людей. Сколько тысяч перешло на ту сторону прошлой ночью, столько же заново накопилось здесь к вечеру опять.

Сейчас я считаюсь начальником переправы. Сначала им был лейтенант Горкин, командир нашего взвода разведки. Вчера на вечерней заре, когда мы уже не ждали нового налета фашистов, три фашистских бомбардировщика сбросили бомбы на скопление машин и людей у моста. Одна из бомб разорвалась невдалеке от моста, у самого берега. Лейтенант был отброшен взрывной волной к одной из машин. Он быстро поднялся и энергично крикнул какому-то шоферу:

— Назад!

— Товарищ лейтенант, вы не ранены? — спросил я, как обычно каждый из нас спрашивает, когда проходит мгновение сильной опасности.

Лейтенант лишь махнул рукой и продолжал командовать переправой. Его сиплый, давно уже осевший, но все еще громкий голос раздавался почти до полуночи, но вдруг на полуслове оборвался, и наш командир, бессильно склоняясь на крыло грузовика, начал падать. Я подхватил его. Моя рука ощутила под плащ-палаткой липкую массу крови, которая пропитала уже и белье и гимнастерку.

Он застонал.

— Принимай командование, Сарталеев, — успел он сказать, прежде чем потерял сознание.

Мы укрыли его в воронке. Я сразу хотел эвакуировать его с переправы, но он отказался, хотя спина его была полна мелких осколков, а плечо было сильно рассечено. Мы отправили в течение ночи десятки раненых, а он все отказывался покинуть переправу. Иногда он впадал в забытье, но, приходя в сознание, заботливо спрашивал, как я справляюсь с делом, как идет переправа, и помогал указаниями.

Сегодня под вечер он осунулся так, что стал похож на мертвеца, и лежал неподвижно. Я стал уговаривать его переправиться. Врач санобоза приходил к нему два раза, предлагая заранее перенести его на машину. Он отказался, сказав, что умрет там от жары, а в лесу, в воронке, прохладней и легче. И вот сейчас перед самым мостом очутилась машина, в которой он через два-три часа может быть доставлен на санпоезд. Заметив ее в обозе у переправы, я кинулся за своим командиром.

Я сам перенес лейтенанта Горкина, а товарищи — еще одного бойца, раненного осколком в колено. Теперь я, сержант, остался единственным командиром. Я послал в штаб связного доложить о ранении лейтенанта. В рапорте я подписался начальником переправы и сам поймал себя на мальчишеской гордости этой подписью. Но начальником приходится быть не шутя: едва отвернешься, шоферы прорывают нашу заставу и мчатся, грозя сокрушить самый мост. Сокрушить — это, может быть, сказано сильно, но создать солидную пробку — наверняка. Даже старшие командиры порой не думают о порядке, стараясь в первую очередь вырвать свою увязшую воинскую часть.

— Ты понимаешь, сержант, что значит правильная организация отступления? — кричит мне какой-то хмурый небритый артиллерийский майор в накинутой на одно плечо плащ-палатке. — Это залог наступления! Сохранение техники прежде всего! Приказываю тебе в первую очередь пропустить мою часть! — Он указывает на машины, врезающиеся сбоку в движение всей колонны.

Я вижу его воинскую часть, растянувшуюся вдоль дороги. Ее орудия, тракторы и грузовики с боеприпасами, замаскированные целыми деревцами и поэтому очень похожие на длинную цепь лесонасаждений, кончаются где-то за холмами. А здесь, перед самым мостом, тоже сгрудились танкетки, орудия, автомашины, тракторы, сбились в кучу припертые к мосту конные обозы, и все это вместе угрожает создать невообразимую кашу. Наша задача в том и состоит, чтобы не дать им спутаться в плотный клубок, не допустить заторов.

— Не могу, товарищ майор. Отойдите с дороги.

Я открываю путь санитарной машине, увозящей нашего лейтенанта, и нескольким пароконным подводам с ранеными бойцами. Раздраженный майор, видимо убедившись в моей правоте, отходит в сторону и, искоса взглядывая на мост, бранится и скручивает цигарку.

Я понимаю всю важность требования майора. Я и сам считаю необходимым в первую очередь пропустить его боевую технику. Но если дать им ворваться с фланга, все смешается. Я бы рад пропустить все машины сразу и даже вон ту старушку, сидящую возле опушки рощи на арбе, запряженной голубоватыми волами. Я еще с вечера видел, что она машет корявой рукой в мою сторону, но я точно знаю, что за эти сутки она ни на шаг не приблизилась к мосту и даже вынуждена была податься назад, оттесненная массой подвод.

Если бы на нас не наваливался весь этот многоголосый рев войны, если бы люди соблюдали порядок, который всегда соблюдался ими же в обычной жизни, если бы все машины шли так же спокойно, как тот десяток санитарных повозок, который переправляется в эту минуту, тогда я в первую очередь пропустил бы, конечно, майора — представителя «бога войны». У меня нашлось бы достаточно сердечного участия открыть дорогу и этой покорной, безропотной старушке…