Фатех Ниязи - Солдаты без оружия

— Если можно, Нина Семеновна, горячего чая!.. — попросил Самандаров.

— Сейчас, — ответила та и, улыбаясь, сообщила Салиму, что во время совещания ему звонили из дома.

— Сегодня день рождения вашего сына, помните? — улыбнулась женщина. — Вы обещали прийти сегодня пораньше и поздравить…

Самандаров растерянно почесал затылок:

— Ох, как жаль, обманщиком выгляжу перед ребенком! Сейчас ехать уже поздно, да и звонить бесполезно, дома все давно спать легли. Что делать, Нина Семеновна?

Секретарь понимающе вздохнула.

— Ничего страшного, Салим Самандарович. Жена ваша понимает, какое нынче положение. Заваривать чай?

— Обязательно, Нина Семеновна, работы еще так много! — И Самандаров снова посмотрел на часы, теперь на ручные.

Казалось, осень первого года войны тянулась бесконечно. Обычно уже в ноябре зима вступала в свои права, а нынче стояла такая теплынь, что все одевались очень легко. Поглощенные заботами и тревогами этой первой военной осени, мехрабадцы не замечали ни золотистой листвы деревьев, ни разноцветья клумб и цветников, украшавших скверы и площади города. Изумрудная вода реки, пересекающей город с востока на запад, лазурное и беспредельное, словно океан, небо, беззаботное пение птиц под нежаркими солнечными лучами впервые на протяжении многих лет не трогали сердца, не услаждали взгляда: людей поглощали заботы дня насущного. Война закрыла от людских глаз всю эту красоту. Какие справлялись бы свадьбы, как сладко звучали бы песни в эту необычно прекрасную осеннюю пору, если б не было войны! Но, увы, в те горькие дни сердце Мехрабада было опечалено, как опечалена вся советская земля. Облик города потускнел, а жизнь стала неспокойной. Вместо веселых праздников, которыми всегда славился этот благодатный край, сегодня за окнами домов слышны лишь надрывающие душу вздохи матерей, жен и сестер, проводивших на фронт своих мужчин. Сколько месяцев развешанные по городу громкоговорители работают день и ночь; стар и млад постоянно прислушиваются в ожидании знакомого голоса диктора Левитана — не будет ли наконец сегодня доброй вести? Но нет, наши войска все отступают с тяжелыми боями и потерями, а немцы почти подошли к Москве. На юге враг уже у берегов Крыма, на севере осаждает Ленинград.

Каждая неудача Красной Армии на фронтах отзывалась болью в сердцах людей. Так было везде, на всей советской земле. Так было и в Мехрабаде.

И как оттаяли вдруг человеческие сердца, думал Ориф Олимов, как расслабились натянутые до предела нервы, какое великое облегчение почувствовали все советские люди, когда в канун ноябрьских праздников сорок первого года услышали по радио спокойный голос Сталина! Несмотря на то, что положение на фронтах по-прежнему было угрожающим, опасным, в Москве, на Красной площади, состоялся военный парад. До победы над врагом было еще очень далеко, но в нее верили, ее приближали беззаветным трудом, и тогда, седьмого ноября, будто засиял свет надежды, напомнивший смысл знаменитого бейта Низами:

Как секретарь горкома партии Ориф Олимов курировал отдел промышленности и транспорта и в чрезвычайно сложной обстановке сорок первого года совсем забыл что такое покой и отдых. Все время быть с людьми, постоянно чувствовать их настроение, знать, чем они живут, — в этом он видел смысл своей работы и черпал уверенность, надежду на лучшее будущее у тех, с кем работал, делил радости и невзгоды.

Сегодня, после ноябрьских праздников, настроение у Орифа бодрое: только что выступил перед рабочими кожевенного завода и, возвращаясь оттуда, у дверей горкома партии встретил отца.

— Что случилось, отец? Дома все спокойно? — встревожился Олимов, поздоровавшись и удивившись неожиданному приезду отца в Мехрабад.

Одил-амак выглядел растерянным и расстроенным, а в глубоко запавших глазах было отчаяние. Его руки, потемневшие от многолетней работы в типографии, заметно дрожали, и, прежде чем ответить сыну, он закашлялся:

— Не волнуйся, сынок, все спокойно, все живы-здоровы. Приехал вот, чтобы тебя увидеть.

Ориф пригласил отца подняться в кабинет, но Одил-амак не пошел дальше порога горкома партии.

— Ты знаешь, сынок, твоего брата Маруфа в армию призывают?

— Нет, не знаю. Кто сказал?

— Вчера он звонил нам из Сталинабада.

— Почему же мне-то не позвонил?

— Он меня просил сообщить тебе об этом.

— Надо его проводить, отец, но я, к сожалению, не выберусь, наверное.

— Я для этого и отпросился на несколько дней с работы и вот приехал, чтобы завтра утром, если будет возможно, улететь в Сталинабад.

Ориф уговорил отца подняться в кабинет и тут же стал звонить начальнику аэропорта, прося отправить отца. Одил-амак захотел ехать в аэропорт немедленно: может быть, говорил он, повезет и для него найдется свободное место сегодня; он почти на день раньше сможет встретиться с младшим сыном.

Говорил отец устало, то и дело покашливал, и Ориф видел, что старик очень волнуется.

— Вы сами понимаете, отец, ехать на проводы Маруфа у меня нет никакой возможности, я сейчас это выяснил, — расстроенно говорил Ориф. — Обнимите его за меня, пусть возвращается целым и невредимым!

Одил-амак молча кивнул и вздохнул, стараясь, чтобы этого не заметил Ориф.

— Да, сынок, ты верно сказал: у нас теперь одна мечта, чтобы он вернулся живым и здоровым!

Ориф не сводил взгляда с расстроенного лица Одил-амака, увидел набежавшие вдруг на его ресницы слезы и, растерявшись от этого, не мог выговорить ни слова. Он прекрасно понимал, что не одна его семья, не один отец провожает сегодня сына на войну, и кто знает, вернутся ли сыновья. Одил-амак, одолеваемый невеселыми думами, старался держать себя в руках, но ему это не очень удавалось.

Какое-то время они стояли молча, не глядя друг на друга, Одил-амак то и дело покашливал и смахивал рукой слезинки со щек. Ориф снова попробовал уговорить отца лететь завтра, но Одил-амак был непреклонен:

— Поеду-ка я лучше в аэропорт, будь что будет, сынок, попытаю счастья, не получится — другое дело…

Ориф собрался отвезти Одил-амака в аэропорт на горкомовской «эмке», но тот ни за что не соглашался:

— Машина выделена тебе, сынок, для работы, а не для личных дел!..

Отец ушел, Ориф же, несколько обескураженный, все шагал и шагал по кабинету. На телефонные звонки отвечал кратко и вновь принимался ходить из угла в угол.

— Ориф Одилович, возьмите трубку, вас спрашивает брат из Сталинабада, — приоткрыв дверь кабинета, сказала секретарша.

Все еще думавший об отце, Ориф в первую минуту не заметил ее появления и торопливо пошел к двери.