Фатех Ниязи - Солдаты без оружия

В самом деле, не прошло и двух дней, как домочадцы мобилизованных, а потом и семьи, жившие рядом, в соседних домах и кварталах, помогавшие экипировать отъезжающих, стали приносить на сборный пункт кто что мог — теплую одежду, продовольствие, разные другие вещи, которые могут понадобиться там, на далеком Урале. Приносили даже дутары, тамбуры, рубабы, дойры, шахматы и шашки. Словом, собрали немало всего, чтобы те, кто покидал родные края, не чувствовали себя заброшенными, одинокими, тем более что никто еще и не представлял себе, какими неожиданностями удивит их, жителей юга, холодная уральская зима, да и вообще жизнь в далеком, неведомом краю.

И вот наступил день отправки эшелона. На станции, в нескольких километрах от города, собралось много народа. В больших грузовых вагонах-пульманах через открытые двери были видны двухэтажные деревянные нары. При желании на них могло разместиться по пять-шесть человек. В центре каждого вагона была установлена большая чугунная печка. Длинный эшелон сплошь состоял из вагонов однообразного коричневого цвета, лишь в середине выделялся зеленой краской пассажирский вагон для руководителей эшелона: в нем ехали Барот-амак с Акой Наврузом и еще несколько человек, уважаемых трудармейцами за почтенный возраст. С ними ехал и фельдшер, Иван Данилович Харитонов.

Дело шло к вечеру, было почти четыре часа пополудни. Влажный воздух, пропитанный легким туманом, делал золотистый диск солнца расплывчатым, а его лучи ярко расцветили край горизонта, придавая небу не зимнее великолепие.

На переполненном перроне — стар и млад, женщины, мужчины, дети. Особенно много провожающих толпилось около молодых музыкантов, исполнявших народные мелодии, песни, танцы.

Одил-амак, Шамсия, маленький Озар и сестра Орифа Гулсуман стояли около пассажирского вагона, в котором он ехал. Все возбужденные, в приподнятом настроении, то и дело заливающиеся смехом над каким-нибудь острым словцом Орифа или Одил-амака. Как заметил отец, эти проводы отличались, словно небо от земли, от тех, что были в Сталинабаде, когда он провожал на фронт младшего своего сына Маруфа. Лица провожавших были тогда растерянными, печальными, а когда эшелон стал отправляться, все пришло внезапно в движение, послышались крики, плач матерей и отцов, сестер и невест, провожавших своих сыновей, мужей и братьев на поле брани. Прощались друг с другом, как знать, может быть, навсегда, поэтому думы всех были об одном: «Пусть больной, пусть изувеченный, лишь бы вернулся живой, лишь бы вернулся…»

И вот теперь Одил-амак провожал своего старшего сына с эшелоном трудовой армии. Объятиям, напутствиям, казалось, не будет конца. И хотя люди уезжали в края, далекие от поля битвы, среди провожающих и теперь многие плакали. Поезд уже набирал ход, и ему вдогонку все еще неслось: «До свидания, отец!», «До свидания, брат!» — и так, пока не скрылся из виду последний вагон. А потом еще долго стояли люди на платформе, не в силах двинуться с места.

Шамсия крепко прижала к себе голову сына и молча, снедаемая печалью разлуки, все махала вслед удалявшемуся эшелону. Куда только девалось ее недавнее оживление!.. Дрожащий голос Гулсуман вывел ее из оцепенения:

— Пусть бы он нам писал почаще, чтобы мы знали, как он там…

Устало, чуть слышно говорил и Одил-амак:

— Где бы ни был он, главное, пусть будет жив и здоров…

Шамсия обернулась: Гулсуман и Одил-амак теперь не скрывали своих слез.

Да, все они понимали: не на фронт проводили, не в действующую армию — в глубокий тыл. Однако чувство тяжести не покидало, сердца разрывались от отчаяния, боли и горечи разлуки.

И как не понять этого! Страшное было время, и, пока шла война, не осталось на земле ни одного безопасного места: беда могла настигнуть повсюду.

Вечером эшелон подошел к какой-то большой станции. Пройдя по вагонам, старший кондуктор объявил, что здесь паровоз будет запасаться углем и водой и все, кто хочет, могут подышать свежим воздухом, погулять около состава.

Ориф Олимов, Барот-амак, Ака Навруз, Собирджан Насимов и Хакимча, разделившись, направились по вагонам проведать своих спутников. Фельдшер Харитонов взял санитарную сумку и тоже решил пройти по составу, осведомиться о состоянии здоровья едущих людей: кому послушать пульс, кому измерить температуру, а кого таблеткой снабдить от головной боли.

Пройдя несколько вагонов, Харитонов остановился у одного из них. Оттуда слышались громкий смех и оживленные голоса.

— Вот и дядя Ваня вовремя пожаловал! — встретил поднявшегося в вагон Харитонова Ака Навруз, который как раз тоже пришел сюда.

— Чем могу служить? — шутливо спросил Иван Данилович. — Кому таблетку, кому укол?

Ака Навруз кивнул на здоровенного плечистого мужчину, примостившегося с краю нар.

— Нет ли у тебя, дядя Ваня, таблетки для Нормата-самоварщика, чтобы поубавить ему немного аппетит?

Харитонов взял со скамьи круглый фонарь в проволочной сетке, поднес поближе к лицу Нормата, улыбаясь, внимательно посмотрел на него.

— О!.. О, так это же наш Нормат-ака, — узнал он богатыря. — На кого же вы, интересно, оставили свою рыночную чайхану?

Нормат расплылся в улыбке:

— Чайхану запер, ключ положил в карман, а на дверях написал: «Перерыв до конца войны».

— Ну, а кому уж очень захочется вдруг посидеть в чайхане, пожалуйста, пусть приезжает на Урал! — с серьезным видом добавил Ака Навруз.

Все дружно засмеялись, и Ака Навруз снова напомнил Харитонову о таблетках.

— Разве иметь хороший аппетит так уж плохо, Ака Навруз? — спросил Иван Данилович, не поняв сначала, почему это Ака Навруз хлопочет за Нормата и зачем потребовались такие таблетки.

Дело же было вот в чем. Нормат-самоварщик, соблюдая традицию большой чайханы, запасся, уходя из дома, всем необходимым для приготовления плова и, едва двинулся эшелон, сразу разжег печку, поставил на нее прихваченный с собой казан и вместе с друзьями приступил к делу. Плов удался на славу и был съеден еще до остановки на станции. Ака Наврузу же из-за того, что ехал в другом вагоне, достался от плова один лишь запах. Поэтому-то теперь он, слегка досадуя, полушутя упрекал сотрапезников: не были бы, мол, голодными, если бы ради гостеприимства оставили хоть немного на дне казана и для нежданных гостей.

— Э… э… Ака Навруз! — извинялся сосед Нормата Хасанбай, и у него от смущения даже голос стал писклявым. — Свари мы хоть еще один такой же большой казан, от этого обжоры Нормата не то чтобы одна-две ложки — и рисинки бы не осталось!

Сытый и довольный Нормат-самоварщик весело смеялся над шутками своих товарищей, прихлебывая зеленый чай.

— Вы уж нас на этот раз простите, Ака Навруз, — присоединился к извинениям и Шариф Шадыев, сидевший тут же. — Нормат, конечно, великий обжора, я сам убедился в этом! Половину блюда сам очистил, честно вам говорю, Ака Навруз!