Фатех Ниязи - Не говори, что лес пустой...

— Почему же «слава богу»?

— Кто бы им давал кушать, одевать?

— Гитлер, — усмехнулся Давлят.

Иоганн опустил голову еще ниже, стал накручивать на палец травинку. Потом глухо сказал:

— Вы есть насмешничать, господин лейтенант?

— Почему же насмешничать, господин Мюллер? Если вся Германия, от мала до велика, орет «майн фюрер», словно обожает Гитлера больше родного отца, то должны же быть какие-то основания?

— Как я знаю, фюрер наш семья, кроме горя, ничего не дал.

Давлят почувствовал себя сбитым с толку. Клим шепнул Самееву:

— Он, кажись, из пролетариев…

Иоганн услышал, поднял голову, хотел что-то сказать, но Давлят, поборов замешательство, опередил.

— Мать и отец живы? — спросил он.

— О, я, я… живой, да, — взволнованно закивал Иоганн. — Они есть мой указатель, что надо первый удобный случай сдаваться плен.

— Зачем?

— Чтобы последний сын оставаться живой.

— Логично, — вслух подумал Давлят и тут же спросил: — Но как мать и отец могут быть уверены, что в плену вам удастся выжить?

Теперь смешался Иоганн.

— Закон милосердия… Женевская конвенция… Гуманизм… — забормотал он и, вздохнув, прибавил: — Божеская воля…

— От чертяка, все помянул, — ухмыльнулся Клим.

— Погоди, — остановил его Давлят. — Давайте-ка, господин Мюллер, все-таки уточним: сдались добровольно или мы вас принудили?

— Это… добровольно…

— Но ведь мы подбили ваш танк? Мы взорвали башню, чтобы заставить вас выйти?

— Это есть так. Но Иоганн Мюллер не трус, господин лейтенант. Наш танк бился… это… сколько возможно.

Давлят засмеялся.

— Что и требовалось доказать! Теперь тебе выгодно рядиться в овечью шкуру…

— Найн, найн! — горячо перебил его Иоганн и, волнуясь, мешая русские и немецкие слова, сказал, что сам перестрелял экипаж. Когда пришел наконец удобный момент, он сказал к а м а р а д а м, что сопротивляться русским бесполезно, надо спасать свои души, сдаваться скорее в плен, а командир танка чуть не убил его за это, уже поднял револьвер, но он, Иоганн, сам не знает, как случилось, что его автомат заговорил раньше. Он убил и командира, и механика-водителя, который крикнул, что он предатель…

Выслушали Иоганна внимательно, не перебив ни словом, ни жестом. Он умолк так, словно налетел на невидимую стену, и глаза его лихорадочно блестели, перебегая с одного лица на другое.

Тихо простонал кто-то из раненых бойцов, заскрипел зубами другой. Кто-то громко, с перекатами, храпел. Над ухом звенел комар.

— Чем занимаются родители? — нарушил затянувшуюся паузу Давлят.

Иоганн не понял.

— Кто они? Где работают? — пояснил Давлят.

— Это… отьец бывал слесарь на завод.

— А теперь?

— Теперь есть инвалид, одна рука… Ранен английский бомба. Получает это… пенсион…

— Пенсию, — машинально поправил немца Давлят. — А мать?

— Мать работает на солдатски госпиталь. Повар.

— Отец не член партии?

— Вы какой партия говорить?

— Я говорю, конечно, о вашей партии, национал-социалистской, — сказал Давлят. — О коммунистической говорить не приходится.

— Нет, отьец ни та партия, ни эта. Но он говорит, что коммунисты Германии есть на это… иллегалитет…

— В подполье, — подсказал Давлят и спросил: — Откуда отец это знает?

— Бог его знает, — пожал Иоганн плечами.

— Ну, а ты сам как относишься к партии?

— Я не в политика. Меня дома малых-малых лет, — провел Иоганн ладонью чуть повыше травы, — учили не заниматься политика.

— А ты не только занялся, ты проявил свое определенное отношение к ней, — улыбнулся Давлят.

— Как так есть? — озадаченно спросил Иоганн.

— А так и есть. Если говоришь правду, значит, выступил против агрессивной политики своего фюрера и даже убрал с дороги двух его рьяных сторонников.

Иоганн, не зная, что ответить, прикусил нижнюю губу и лишь после долгого раздумья сказал:

— Я, господин лейтенант, это не понимает. Мой желание, чтобы быстрей кончался война и быть дома своим старикам.

— Но в чью пользу чтоб война окончилась, не скажешь?

— Я не знает, — тихо промолвил Иоганн. — Но я помнит, что отьец говорит, что победить русских не есть возможно.

Давляту эти слова пришлись по душе. Он посмотрел на Иоганна с симпатией и с неожиданной для того жалостливой теплотой в голосе сказал:

— Каша у тебя в мозгах, брат, — а потом, словно устыдившись этой теплоты, неожиданной и для себя, с вызовом повторил: — Каша! — и сердито прибавил: — Отец твой рассуждает по-умному, а ты болван!

— Господин лейтенант снова есть насмешничать?

— Да не насмехаюсь я над тобой, правду, как она есть, говорю. Слепой ты, понимаешь, слепой! Блинд! Но есть надежда, что эта война раскроет глаза таким, как ты…

Давлят хотел сказать еще про немецких коммунистов, однако вдруг один за другим прогрохотали три винтовочных выстрела, и он вскочил, весь напрягшись; вскочили разом бойцы, защелкали затворами.

— Тихо! — негромко сказал Давлят.

Стало слышно, как звенят над ближним болотом комары… квакнула лягушка… зашуршала над головой листва. На луну наплыла тучка… «Пить», — простонал раненый.

— Кто же стрелял? — вслух подумал Давлят.

Этот вопрос вертелся на языке у всех.

Вдруг, как гром среди ясного неба, прозвучавшие в ночи выстрелы заставили Давлята вспомнить о необходимости выставлять посты боевого охранения. Мысленно обругав себя за допущенную халатность, которая могла бы обернуться трагедией, он тут же назначил наряды и, с минуту подумав, послал трех бойцов в ту сторону, откуда донеслись выстрелы.

— Разведайте все, что можно, — сказал им. — Даю два часа. Будьте осторожны.

Остальным велел спать.

Но бойцы успокоились не сразу, еще долго прислушивались к каждому шороху и каждому шелесту.

Давлят лег на прежнем месте, и тут усталость взяла свое, он мгновенно заснул.

Ему приснились жена и сын, они шли по склону высокой горы, усеянной кроваво-красными тюльпанами, шли не спеша, держась за руки, а он бежал за ними, задыхаясь и обливаясь потом, но не мог догнать. Ни Наталья, ни Султан не оборачивались на его зов. Он рассердился на них, хотел было повернуть назад, однако мысль: «А если что случится с ними на этой горе, кто им поможет?» — обожгла, как крапивой, и он припустил с новой силой.

Он увидел, как Наталья и Султан вдруг исчезли в зарослях тюльпанов, словно провалились в яму, и увидел, как над тем местом появился орел-стервятник, сделал два-три круга и, сложив крылья, ринулся вниз. В уши ударил душераздирающий вопль Натальи. Стервятник взлетел, держа в когтях что-то черное, что Наталья не выпускала из рук, и тогда хищник, бросив жертву, вцепился в нее.

«Помогите!.. Помогите!..» — кричала Наталья взвизгивающим голосом, и Давлят бежал изо всех сил, а ноги заплетались, наливались свинцовой тяжестью, он скользил, падал, вставал и снова бежал. «Ната, Наталья, не бойся, держись!» — закричал он и от этого крика проснулся. Сердце рвалось из груди.