Николай Дворцов - Море бьется о скалы [Роман]

Санитар, молча вынырнув из-под занавески, положил на ладонь больного таблетку.

Не успел больной выйти, как в дверь всунулась голова очередного.

— Погодь трошки. Зачины!

— В чем дело? — недоумевал Садовников.

Санитар, перегнувшись через стол, шепнул:

— Принеслы.

— Что?

— Да тож… Три и эти… — Иван пошевелил пальцами правой руки, — семячки…

Будто иголкой кольнуло в сердце Садовникова. Взявшись за грудь, он радостно и растерянно смотрел на Ивана.

— Смотри, как!.. Куда же?.. Придется пока сюда… На прием их, Иван.

— Так и зроблено… — довольный, санитар слегка улыбнулся. — Воны туточки. Ждуть…

— В матрац, что ли, Иван?..

— Так и зроблено… Усе, распотрошил…

— Тогда зови…

Иван вышел за дверь.

— У кого тэмпература? У тэбэ? И у тэбэ тож?.. Заходь. А ты погодь.

Впустив в приемную Степана, санитар, захлопнув дверь, остался в коридоре.

— На что жалуешься? — Садовников показал глазами на угол, шепнул: — Под одеяло…

Степан понимающе кивнул.

— Так что?

— Знобит, ломает… — Степан проворно нырнул за одеяло-занавеску.

— Ломает, говоришь? Посмотрим… Язык! Да брат… — тянул Садовников, а Степан тем временем засунул под одеяло продуктовый пакет с завернутым в бумагу пистолетом.

Когда «на приеме» побывали Цыган и Бакумов, пришел денщик в накинутой на плечи шинели.

— Аркаша! — обрадовался санитар. — Чи хвороба напала?

— Голова что-то разламывается.

— Сидай. Сидай, — санитар снимает с плеч денщика шинель, ныряет с ней в угол. Через две-три минуты санитар вешает шинель на гвоздь у дверей.

— Ще раз…

— А господин унтер-офицер и обер-ефрейтор пошли в город, к норвежкам. Бутылочку прихватили. Вот счастливые… — денщик лукаво подмигивает.

Весной участились сигналы воздушной тревоги. Леденящий души вой сирен заставал то днем на работе, то в бараке в глухую полночь. Поначалу пленные настораживались, смиряя внутреннюю дрожь, нетерпеливо ждали. Эх, дали бы, чтобы вся фрицевская затея полетела вверх тормашками! Так проходило пятнадцать-двадцать минут, и прерывистый вой сирен возвещал, что опасность с воздуха миновала. Самолеты пролетали где-то стороной.

Постепенно к сигналам тревоги привыкли так же, как к дождю. Мастера уже не уходили в бомбоубежище, а пленные не искали в небе долгожданных самолетов. Даже зенитчики не особенно четко изготовлялись к бою: заранее знали, что бесполезно…

Наконец, ясным летним утром появился самолет-разведчик. Он шел так высоко, что с земли была заметна лишь белая полоса отработанных моторами газов. Зенитки незамедлительно открыли огонь. К удовольствию пленных, белые клубы разрывов рвались на огромном расстоянии от самолета. «Соломой вас, черти, кормить!» — потешались пленные над зенитчиками.

Разведчик осмелел — начал появляться каждый погожий день. Зенитчики больше уже не открывали огня. Самолет спокойно описывал несколько кругов и спокойно уходил восвояси.

Июльским утром моросил мелкий теплый дождь. Пленные, придя на работу, увидели, что вся территория стройки усыпана листовками. Они лежали на камнях, крышах строений, висели на ветвях деревьев, на бортах вагонеток, на кранах, на сплетении арматуры — всюду, где только может пристать мокрый листок бумаги. Немцам ничего не оставалось, как, вооружившись длинными палками, заняться охотой за листовками.

Степан, улучив удобный момент, засунул в карманы несколько различных по формату листовок. Не терялись и остальные. Васек набрал целую кипу. Он чертовски доволен. Белые зубы так и сверкают.

— Когда он пролетел? Ловко! И главное — тревоги не было. Прошляпили, фрицы! Теперь вот корячтесь… Давай посмотрим, что там.

— Не спеши! Посмотрим…

Листовки изучали в цементном складе под охраной Бакумова. Они были на норвежском, немецком и русском языках. Безвестные авторы не скупились на описание действия англичан и американцев, а о битве на Орлово-Курской дуге почему-то упоминали вскользь, между прочим.

— Почему так? — с негодованием удивлялся Васек.

Бакумов пожал плечами.

— Черт их знает… Мнение, наверное, создают, авторитет…

Несколько листовок Степан передал Людвигу.

Этой ночью Степан побывал дома. Вышел на площадь, посреди которой возвышается деревянный обелиск с красной пятиконечной звездой на шпиле (памятник партизанам, павшим в боях с колчаковцами), а навстречу колонна пионеров. Красное знамя, горн, барабан… Степан знает, что с пионерами должна быть Лена, его жена. Он ищет ее глазами, а барабан бьет и бьет: тра-тра… тра-та-та…

— Налет! Степан! Какого ты черта!.. — кричит Васек.

Степан хотя и открывает глаза, но он еще весь во власти сна. Как жаль, что не пришлось увидеть жену. А Васек уже соскочил на пол, ищет впотьмах башмаки и кричит:

— Налет! Степан!

Только теперь до Степана доходит разноголосый вой сирен, беспорядочное хлопанье зениток и топот, поспешный, панический топот сотен ног в коридоре.

— О, господи, пожалей несчастных! — стонет где-то внизу, вероятно, под нарами, Дунька.

Степан слетает с нар, ищет руками башмаки, но их нет. Наконец, попадает один. Степан с трудом вталкивает в него правую ногу и так выскакивает в коридор. Там суматоха. Охваченные слепым страхом, пленные толкаются в темноте. В дверях пробка. Одни стремятся выскочить из барака, другие, наоборот, возвращаются в барак.

Напором людского потока Степана выносит во двор. Здесь так светло, что отчетливо виден под ногами каждый камешек. Выстрелы зениток напоминают беспорядочные удары камней о железную крышу. Только выстрелы в сотню, тысячу раз сильней. Все гудит…

Степан запрокидывает голову. Гнев и ярость, которые долгое время копились и бушевали в нем, вырываются. Он вскидывает руки и, потрясая кулаками, кричит, не помня себя:

— Давай! Давай! Бей проклятых!

Откуда-то из-за горы с ревущим гулом надвигается четырехмоторная махина. Над лагерем это чудовище заводит правое крыло, кренится так, что Степан видит за поблескивающими стеклами силуэты людей Степан кричит, как будто там, на самолете, могут услышать и понять его:

— Давай! Бей!

На пронзительный, сверлящий душу свист бомб горы ответили тяжким вздохом. И началось: свист, вспышки огня, все сотрясающий грохот, треск и опять свист…

Когда в нескольких шагах тяжело плюхнулся камень, Степан будто очнулся. Мелькнула мысль: «Вот грохнут сюда и все…» Ужас, охвативший его, мгновенно поборол рассудок. Степан бросился зачем-то к уборной, но с полпути вернулся и заскочил в коридор барака. Там еще пуще прежнего очумело метались пленные, не находя себе места. И Степан тоже метался. Он заскочил в какую-то комнату, сунулся под нары, но ему показалось, что именно тут, под нарами, он найдет свою смерть. И он опять выбежал в коридор.