Николай Дворцов - Море бьется о скалы [Роман]

Дунька пытается что-то возразить, но на него набрасываются в несколько голосов.

— Замолчи!

— Одна у тебя пластинка…

Почти каждый вечер в бараке появляется унтер. Приспосабливаясь к новой обстановке, унтер старается держаться с пленными просто, на равной ноге. Похохатывая, ловко жонглируя грязными словами, он заводит речь о довоенной жизни в России. За унтером, точно телохранители, следуют Яшка Глист или Лукьян Никифорович, а иногда оба сразу.

Зайдя как-то в угловую комнату, унтер, чтобы завести разговор, спрашивает у Васька:

— Откуда?

— Я? — Ваську почему-то не хочется называть свое родное село около Балаково. Каждой сволоте открываться… Васек встряхивает головой, улыбается. — С Волги-матушки… Пензяк толстопятый…

— Вон как! — удивляется унтер. — Земляки, выходит. Одной водой умывались. Я в Вольске жил. Слыхал такой?

— Слыхал… — лениво отзывается Васёк.

— Да, прижимали вас большевички — в такой богатой стране надо было жить по-царски, а вы с голоду подыхали.

Васёк, круто выставив лоб, говорит:

— Не знаю… Не видал, чтоб умирали…

— Память отшибло? — Унтер щерится, а из-за его спины вкрадчиво выступает Лукьян Никифорович. Он укоризненно качает головой, дескать, что мелешь, и не стыдно тебе. Лукьян Никифорович намеревается что-то сказать, но его опережает невысокий, широкой кости пленный. Теребя ус цвета свежеоструганного дерева, он певуче говорит:

— Дозвольте, господни унтер? Я тоже с Волги… И постарше Васька — хорошо все помню. Трудно приходилось, это правильно. Но кого тут винить? Вот вопрос… Советскую власть? Она сколько живет, столько от врагов отбивается. И кто только не наскакивал. И свои враги, и заграничные… С тридцать четвертого дела пошли на поправку. Не знай, как где, а вот в нашем районе хлебушка получали по восемь-десять кило на трудодень. Так вот опять война… Не Россия ее затеяла…

Унтер сердито крутит каблуком сапога пол.

— Ты что же депутатом в районном Совете состоял? Избранник народа?..

— Зачем так, господин унтер? — на лице пленного обида. — Какой из меня депутат? Я с самой коллективизации около верблюдов. Вот умственная скотинушка, а! И скажи, как дорогу понимает!.. Буран страшенный, а он домой обязательно приведет.

— Значит, довольны? — унтер улыбается.

— Не знаю, кто как, а я не в обиде, господин унтер. Да и на кого обижаться?

— Темнота! Забили вас! Вы не видали, как живут люди. Вот у нас, в Германии…

Степан исподтишка наблюдает за своим другом. Сейчас он ввяжется, что-нибудь резанет. А унтеру это на руку. За тем и ходит сюда…

Степан жмурится, деланно позевывает и предлагает Ваську:

— Пойдем на воздух. От таких разговоров в сон тянет.

Васёк не отвечает. Он будто не слышит. Исподлобья смотрит то на унтера, то на его оппонента.

Унтер закуривает. Сделав несколько затяжек, он протягивает сигарету Ваську. Тот вскидывает голову.

— Спасибо. Не курю, бросил…

Унтер удивлен. Он привык к тому, что пленные ни от чего не отказываются. А лицо Васька расплывается в глуповатой улыбке. Говорит он притворно, врастяжку, с легким заиканием.

— Вот если бы це-целую… Сами с-сказали, что мы с вами одной водой умывались. С-сначала, значит, я, а потом вы… там, в Вольске…

Унтер забывает, что должен улыбаться. Но лишь на мгновение, а в следующее он кривит тонкие губы, подает Ваську сигарету.

— Держи, землячок. Дерзковат ты. Старших не уважаешь.

Васек все с тем же простодушно глуповатым выражением на лице бережно закладывает сигарету за отворот пилотки.

— Спасибо, господин унтер-офицер. Полпайки хлеба… В России-то мы так наголодались, что тут никак не наедимся.

Унтер делает шаг к Ваську. В другое время он хлестнул бы субчика так, что тот забыл бы, как зовут отца с матерью. Но теперь нельзя. Даром, конечно, сопляку не пройдет. Он припомнит… Таких не убрать — ничего не добьешься…

— Возмутительно! Как у тебя только язык поворачивается? — гусаком шипит Лукьян Никифорович.

Беседа унтера с пленными первой комнаты обеспокоила Бакумова. Он решил посоветоваться с врачом (Федор эту неделю работал в ночной). Вечером Бакумов зашел в приемную.

Санитар мыл пол. Чтобы не возиться с тряпкой, не гнуть в три погибели спину, дошлый Иван смастерил что-то похожее на швабру — между двумя дощечками зажал гвоздями разрезанный вдоль резиновый шланг, приделал черенок. И теперь, обильно смочив пол, Иван без особого труда сгоняет грязь в угол.

Услыхав звук открываемой двери, Иван выпрямился, кивнул на приветствие Бакумова.

— Нэма. С Глистом кудась пишлы.

— С Глистом? — удивился до растерянности Бакумов.

— Да не лякайся, — успокоил Иван. — Там стилько балачки… Як браты… — Иван опять принялся драить пол. Гонит грязь прямо в ноги Бакумова и ухмыляется. Бакумов отступает за порог.

— Шутишь, что ли, хохля?

— Правду кажу, не шуткую.

Санитар, действительно, не «шутковал». Выйдя из ревира, Бакумов увидел Садовникова и Глиста. Прогуливаясь по двору, они оживленно беседуют. Вот остановились, смотрят друг на друга. Глист увлеченно жестикулирует. Его руки с растопыренными пальцами то описывают полуокружности, то стремительно рубят воздух.

Бакумова разбирает любопытство. Он не может отказать себе в том, чтобы не пройти мимо. Делает вид, что направляется в кладовую, около которой толпятся желающие обменить обувь или одежду. За несколько шагов от беседующих Бакумов, приняв задумчивый вид, опускает голову, будто не замечает их.

— В «Демоне поверженном» какая-то магическая сила!.. Я не могу смотреть без содрогания! Да, Врубель — гигант!

— Своеобразный художник, — соглашается Садовников и тут же оговаривается, что он не знаток искусства.

Глист перебивает:

— Не надо быть особенным знатоком, чтобы понять… А ведь затерли… Бродский — художник, а Врубель так себе… А что сделали с Сережей Есениным? Возмущения не хватает. Зато Маяковского вознесли…

Постояв около кладовой, Бакумов возвращается. Глист и Садовников, прощаясь, жмут руки.

— Заходите, — приглашает Садовников. — В шахматы сыграем.

— Спасибо. Я не особенный охотник… А поговорить зайду.

Врач уходит в ревир. Некоторое время спустя туда же заходит Бакумов. Прикрыв поплотнее дверь приемной, Никифор удивленно разводит руками.

— Что ты затеял, Олег? На кой черт он тебе? Нашел друга…

Олег Петрович лукаво подмигивает в пустой ободок очков.

— Ничего страшного, Никифор… Врагов надо знать. А как же? Я вот думаю Степана подослать к Лукьяну Никифоровичу. Учителя, найдут общий язык. Узнать, чем тот дышит, не вредно. И проболтнуться может… Иван, тащи шахматы!

И вот они опять склонились над шахматной доской. Выслушав Бакумова, Олег Петрович задумчиво крутит в руках пешку.