Николай Дворцов - Море бьется о скалы [Роман]

Зенитки залаяли разъяренной собачьей сворой. Степан добирается, наконец, до тоннеля. Там уже стоит машинист. Он бледный и никак не отдышится. Людвиг и два норвежца тоже в тоннеле. Опасливо высовываясь, наблюдают за самолетами.

Самолеты накатываются волной. Вот от них отделяются черные «чушки». Набирая скорость, исчезают. Вой и свист. Куда? Только бы пронесло… За бункерами с песком столб воды, второй, фонтан бурой цементной пыли. Пыль, разрастаясь, окутывает стройку. В ней с непостижимой легкостью взлетают вагонетки, глыбы бетона с прутьями арматуры, бревна, доски… Солнце скрывается. Все мрачнеет, как в ненастье.

От грохота вверху в тоннеле почти не переставая струится песок, ходит упругий ветер.

— Ви-и-и-ах!

Двое норвежцев внезапно срываются и с криком бегут в глубь тоннеля. За ними бежит машинист. Людвиг машет рукой и что-то говорит, но Степан ничего не слышит. Вместе со страшным треском он вылетает из тоннеля…

Очнувшись, Степан удивляется тишине. Где же самолеты? Руки и ноги целы, на месте. И крови, кажется, нет. Но как все болит. А голова! Ух, какой шум. Хорошо что выбросило на песок. Где же Людвиг?

Опираясь на руки, Степан пытается встать. Одна из попыток удается. Качаясь, Степан подходит к тоннелю. Там жуткая чернота.

— Э-э-э! — кричит Степан. — Сюда! Сюда!

Степан бредет по шпалам к цементному складу. Навстречу бегут норвежцы с лопатами. Среди них — Людвиг. Степан смотрит им вслед и почему-то продолжает брести к цементному складу. Проносят кого-то на носилках.

Степан садится на камень. Он теплый, ласковый. А голова шумит, шумит… Кажется, из мозгов получилась каша.

Здесь на камнях находит Степана Васек. Он тормошит друга за плечо, заглядывает в лицо.

— Живой?

Степан смотрит долгим взглядом на тоннель. Его черное входное отверстие издали напоминает зрачок пистолета, которым когда-то угрожал боцман.

— Я думал, ты там… — Васек кивает на тоннель. — Так они нас доканают. Фрицам что? Они отсиживаются в убежищах. А нам и норвежцам достается…

Васек и Степан идут по стройке. Бомбы отвалили угол цементного склада, разбили бункер с песком, опять разметали бетономешалки, но в боксах все осталось невредимым.

— Надо уметь так… — шепчет спекшимися губами Степан.

Возвращаясь на рабочее место, Степан еще издали видит норвежцев. Они стоят замкнутым кругом с опущенными головами. Степан невольно замедляет шаги, осторожно выглядывает из-за плеча Людвига. Вот они, лежат. Два норвежца и датчанин. Лица синие, рот и нос забиты песком. Засыпало в тоннеле…

На заходе солнца пленные возвращаются в лагерь. Город встречает их новыми разрушениями. И самое страшное из них — школа. Бомба, уподобясь огромному ножу, разрезала поперек все три этажа кирпичного здания. Одна половина рухнула, а вторая стоит как ни в чем не бывало. И теперь с улицы видны на этажах парты, классные доски. Ветер колышет, как флаг, повисшую на обрезе карту земных полушарий.

К обочине дороги прижались машины с красными крестами, а среди развалин суетятся норвежцы. Там рыдания, стон. Оказывается, бомба, пройдя этажи, разорвалась в подвале, в котором спасались дети…

В лагере становится известно, что от бомбежки пострадало семнадцать пленных. Девять убиты, остальные лежат в ревире.

Советская Армия, освобождая город за городом, вышла на Днепр и форсировала его. Англичане и американцы, помимо «ковровых» бомбежек, активнее зашевелились на юге Европы. В оккупированных странах народы все смелее и сплоченней боролись за свою свободу.

Гитлер не находил себе места. Он призывал нацию стоять, стоять до последнего. «Последним на фронт пойду я!» — кричал фюрер с пеной на губах.

Немецкая пропаганда, стараясь воодушевить немцев, доказать, что все идет как по маслу, то и дело впадала в нелепые противоречия. Так Геббельс и его подручные уверяли, что отступление немецких войск на Восточном фронте не является отступлением, а всего лишь сокращением линии фронта в стратегических целях. «Мы сильны, как прежде!» «Мы победим!» — уверяли «Фелькишер Беобахтер» и другие газеты. Но в этих же номерах самыми черными красками описывались ужасы, которые постигнут нацию в случае победы большевиков: «Сталин уготовил для всех немцев ледяную Сибирь!»

Верхом всей этой нелепости было заявление Геббельса в одном из своих многочисленных выступлений. Колченогий «доктор», которого газеты и журналы выдавали за самого примерного семьянина Германии, сказал, что немецкая армия отступает для того, чтобы солдатам было ближе ездить домой в отпуск!

Фашистские заправилы, стараясь спасти свои шкуры, пошли на неслыханное еще в истории вероломство: они решили заставить воевать за себя советских людей. Тех самых советских людей, которых они с безумием и упрямством одержимых подвергали самым гнусным унижениям, морили голодом, жгли в печах крематориев.

Спешно повелась психологическая обработка пленных. Начала выходить газета «Заря» на русском языке.

На ее страницах почти в каждом номере печатались портреты генерала Власова. В немецкой шинели с иголочки, в фуражке с высокой тульей и просевшим верхом, он снимался то в рост, то в анфас, то в профиль. Маленький новоявленный фюрер по примеру большого бесконечно произносил речи. Слова у обер-предателя были разные, но смысл сводился к одному: немцы самые верные друзья, а Гитлер — истинный борец за свободу; вступайте в ряды «русской освободительной армии», чтобы плечом к плечу с доблестными войсками Германии бороться за освобождение родины от большевизма.

К возвращению пленных с работы кто-то заботливо раскладывает по нарам свежие номера «Зари». Впрочем, свежесть газет — понятие довольно условное. Английская авиация и морской флот так усложнили связь с Германией, что газета попадает в Норвегию только спустя восемь-десять дней после выхода.

«Заботливые руки» не скупятся: один экземпляр приходится на двоих или в крайнем случае на троих. Расправясь с баландой, пленные приступают к дележу газет. Дунька, получив свою долю, каждый раз досадует, что толстовата бумага.

— А ты хотел тонкую? — с серьезным лицом спрашивает Васёк. — Вот чудак! Разве тонкая выдержит такую брехню? Ее надо на листовом железе печатать.

Большинство комнаты газеты не читает, но охотно слушает, как это делает Васёк. Почти каждую фразу он сопровождает своими комментариями, которые нередко вызывают хохот или раздумье слушателей. Выходит, он не читает газету, а сражается с ней. Рассматривая портрет Власова, Васёк спокойно замечает:

— Ничего себе морда, справная… На брюквенной баланде такую не нажрать. Ну, послушаем, что ты настрочил под диктовку колченогого? Ага… «С бескорыстной помощью великой Германии мы, русские патриоты, приведем корабль своей родины в тихую гавань. Настанет счастливая и свободная жизнь. Но счастье и свобода сами никогда не приходят. За них надо бороться»… Понятно. — с иронической усмешкой тянет Васёк. — Каждая паскуда спекулирует родиной. Мало ему было предательства на фронте… А ведь не дурно все задумали фрицы, честное слово… Дескать, пленные настолько дураки, что попрут на своих отцов и братьев, а после будут гнуть на нас горб. Зачем Гитлера понесло в Россию? За жизненным пространством, за рабами…