Владимир Козловский - Ищу свою звезду

Чем глубже уходила в землю могучая фигура Игната Булатова, тем медленнее рос свежий могильный холмик. Зачем бежать смердящей навстречу?

Коротка жизнь, будто сон… Глупый ворон, вон тот, что кружит сейчас в черной стае над кладбищем, живет триста лет. Куда ему столько? Что он дает, кому нужен? Горланит себе. А о чем? Триста лет на земле и на небе! Удачник. Человек перед ним малец — редкий до ста доживает. А кто строит, кто землю распахивает, кто болота в луга превращает, пустыни в сады?.. Мало живем, мало.

— Эй, камрады, покурить старику перед смертью дозвольте…

Худой с длинным вислым носом немец протянул Булатову мятую пачку. На бледное с черными крапинками угля лицо его виновато кралась улыбка.

— Спасибо, камрад, — неумело вытаскивая из пачки тоненькую сигаретку, поблагодарил Игнат.

Немец грустно кивнул и отвел взгляд.

— Спичку дозволь?

— Битте!

Длинноносый протянул грабарю коробку. Только взять ее Игнат не успел. Красногубый ефрейтор, подскочил, выбил коробку на землю.

— Так подыхать, скот! Сигарет дай, шнапс дай, наглость! Биль господин… Приказ выдаваль. Биль господин вчера, теперь скот… Скот убивать надо.

Бешеная злоба вскипала в сердце Булатова. Тяжелые гири-кулаки его вздрогнули, он распрямил спину и, выпятив широкую буграстую грудь, матерым медведем пошел на ефрейтора.

— Бей, гад, стреляй! Бей, говорю! Не то сам из тебя набитый костями мешок сделаю.

Ошеломленный ефрейтор побледнел.

Огромный человек со страшными, широко раскрытыми главами медленно шел на него. Запыленная борода его вздрагивала, посиневшие губы перекосила судорога.

— Бей, говорю, гад! В могилу живьем не уложишь, не дамся… стреляй!

Ефрейтор дрожащими руками вскинул автомат, прицелился.

Резкий выстрел острой саблей рассек тишину. Он прозвучал где-то в стороне. А быть может, это только показалось Булатову?

Игнат закрыл глаза, инстинктивно заслонил руками грудь. Он не качнулся, нет, не упал. Он только остановился и, тяжело вздохнув, открыл глаза. Не испуг, не страх, не ужас отразились в синих, вечернего неба глазах Булатова. В них застыло удивление.

Разрывая на себе грязный мундир, ефрейтор корчился на земле, судорожно бился головой о глинистые глыбы могильной земли.

Два автоматчика, хватаясь за оружие, одновременно обернулись к кладбищенской церкви и тут же проворно, как суслики в норки, шмыгнули в кусты терновника.

Не успел Булатов сообразить, что случилось, как грохнул второй выстрел, третий, и тихое заречное кладбище запестрило клубочками сизых дымков, загрохотало, засвистело разбойным посвистом пуль.

«Наутек, Игнат, наутек!» — спохватился Булатов. Кинувшись в сторону, он грудь с грудью столкнулся с серым мундиром немца. Немец вскинул автомат и даже нажал на курок. Но поздно… Свинцовый слиток булатовского кулака сшиб его с ног, словно снаряд. Тяжелой глыбой упал старик на врага, придавил, железными пальцами впился в чужую ненавистную шею. Под серым мундиром трепыхнулось костистое тело, захрипело и стихло.

Булатов привстал на колени, пьяно качнувшись, поднялся на ноги, будто спросонок, протер глаза. Не то слезы, не то песок мешали грабарю видеть. Он верил и не верил…

Навстречу ему, словно из клубов дыма, плыл, о нет, не плыл, а летел ангел-спаситель. У ангела светлые волосы дочери, ее чуть припухшие свежие губы, синие, его, Игната, глаза.

— Доченька!.. Дочка! — невнятно зашептал Игнат.

— Папаня! — вырываясь из дымных клубов, застонал самый родной для Игната голос, и вслед за ним скошенным колоском к его ногам упала Феня.

Раздолье гремело выстрелами, перекликалось дробными стуками автоматов, клубилось дымками разрывов гранат. Где-то на окраине у пустующих скотных дворов захлебывался скороговоркой старый пулемет «максим».

Игнат обнимал дочь, гладил ее волосы, приподнимая тяжелой рукой заплаканное лицо, заглядывая в глаза своей любимицы. Он узнавал в них себя, свою молодость. Старик не видел Феню одни только сутки, но сейчас ему казалось, что позади лежали годы разлуки.

Гладя ладони дочери, с затаенной гордостью за нее Игнат спрашивал:

— Кто стрелял, Феня? Неужто твоя рука?

— Нет, папаня, я еще так не умею,

— А кто?

— Угадай!

Булатов замялся.

— Такую загадку мне не раскрыть. Нешто мало в нашем отряде добрых стрелков развелось… Много. Выстрел лихой, и важно, что вовремя. Кто же стрелял?.. Не Никита Буйвал, случаем? Тот на такие дела мастак.

— Нет, папаня, не он.

Феня, припадая русой головкой к отцовскому плечу, подняла на Игната глаза и вдруг испуганно вскрикнула:

— Папаня!..

— Ты что, али ранена? — растерялся Игнат.

— Папаня, милый, родной мой папаня. Как же я не заметила. Да ведь ты как лунь… белым-белехонек…

— Неужто? — сгребая в кулак бороду, выдохнул Игнат, но тут же взял себя в руки, —Пустяки, дочка. Выходит, с тобою ровня мы теперь: оба блондины жгучие.

Мимо кладбища, стреляя на ходу, проскакал всадник. Игнат встрепенулся, рванул за руку дочь, свалился за вырытый им холмик.

— Федор пришел, да? — оглядываясь, спросил он Феню.

— Весь отряд здесь.

— Пошли на подмогу… — быстро вскочил Игнат. — Тьфу, пропасть! Совсем из ума выжил… Куда же я с пустыми руками.

Игнат кинулся к распластанному на земле немцу, вытягивая из-под него автомат, неловко задел мертвеца за голову. Мертвец взглянул на него широко раскрытыми, налитыми ужасом глазами. Булатов испуганно отскочил.

— Ты что, мертвяка испугался? — забеспокоилась дочь.

— Он, он, — растерянно забормотал Игнат, — он, этот немец, не звериной породы. Он мне закурить перед смертушкой подал. А я вгорячах зазря руки споганил. Не по совести.

— С совестью теперь толковать не приходится, — успокоила отца Феня. — Он же в тебя стрелял.

— Выстрелил он невзначай, с перепугу.

Из-за церковной ограды навстречу Булатову выбежал Сокол,

— Он? — радостно обернулся к дочери Булатов.

Лицо Фени засветилось счастьем.

— Он. Он самый и есть!

Широко расставив руки, старик подбежал к летчику и, сжав в объятиях, приподнял его над собой.

— Выручил, Петрович, спасибо, стрельнул как положено, Маленько бы смазал — и кончено. Булатова в список расхода зачислили б. А мне, признаться, не на руку: разговор с тобой дальний имею.

— Корж приказал уходить, — высвобождаясь из рук старика, проговорил Сокол. — Давай, Игнат Тимофеевич, пробиваться к Колтинскому.

— Пробьемся, — построжало лицо Булатова, — теперь-то пробьемся. Теперь и у нас сила!

Игнат поднял над головой автомат и грозно потряс им в воздухе,

Стоял июль. По вечерам из-за темного леса неторопливо, с ленцой выкатывалась дородная, полнотелая хозяйка ночного неба — луна. Мягкий золотистый свет ее заливал гладкое поле аэродрома, обильно поливал янтарем аллейки молодого парка, заглядывал в лица приютившихся на скамеечке пар.