Владимир Козловский - Ищу свою звезду

Федор Сергеевич вышел из землянки и позвал Сысоича.

— Давай-ка, Сысоич, Буйвала ко мне, Суховея, Тальника, Кравченко. Да чтоб вмиг… В боевой готовности, понял?

Налаживая рацию, Сокол провел без сна две ночи. Утомленный, но счастливый, щурясь яркому солнцу, он вышел из землянки радиста и направился в свой шалашик. В густой тени верб летчик увидел группу людей. Корж отдавал партизанам последние приказания. Партизаны, в высоких болотных сапогах, с автоматами на плечах, стояли перед командиром навытяжку. В одном из них Сокол узнал Буйвала. Суровый мужик на этот раз приветливо кивнул Виктору и тепло улыбнулся. Сокол, подняв руку, дружески помахал в ответ. Остальные-партизаны были не знакомы Соколу. Двое из них, безусые, в лихо заломленных набекрень кубанках, напоминали родных братьев, третий — высокий, со светлой бородкой и рваным ухом — показался немного знакомым. Тонкие, резкие черты его лица и крепкую стройную фигуру Виктор, кажется, где-то видел прежде.

«Где я, встречал этого бородатого? Здесь в лесу, на базе, в Марьянино?.. Фу ты черт, не припомнить. А может, и не встречал? Конечно же, нет… На нем гимнастерка пехотного командира, маузер, автомат, нож… Он наверняка из военных. Но на кого же тогда он похож? Похож ведь, и здорово, а на кого, не припомню… Память куриная стала…»

Корж пожал каждому партизану руку, поправил на Буйвале отвисший ремешок.

— Все как будто… давай, тронулись, хлопцы! Ты, Буйвал, за старшего.

— Есть за старшего, — козырнул Никита, — пошли, товарищи!

Сокол проводил партизан усталым завистливым взглядом. «Мне бы с ними, кто-кто, а я бы площадку для самолетов по всем правилам подготовил».

Сокол хотел уже остановить Федора Сергеевича и попроситься с разведчиками, потом вспомнил про две бессонные ночи, тихо побрел к шалашу. «Сейчас из меня не помощник, а только обуза для ребят будет».

Сокол проспал весь остаток дня, ночь и спал бы еще, если бы его не разбудил чей-то взволнованный крик. Чьи-то ласковые руки шевелили его волосы, и знакомый, хорошо знакомый даже во сне голос твердил:

— Виктор Петрович! Виктор Петрович! Да проснитесь же, Витя! Проснитесь!

— Сокол с трудом приподнял тяжелые веки.

— Фенечка, что случилось? Почему ты плачешь?

— Беда, Виктор Петрович, горе… Ой, горе какое! Отец… Отца кто-то выдал… Пытают его, сердечного… Бьют… Ой, горе… горе… Папаня мой родненький… жизнь моя. Убьют они его, искалечат.

Сокол вскочил на ноги, сжал кулаки.

Кто выдал Булатова? Какой подлец мог это сделать? А может, Игнат попался сам по неосторожности? Может, он не сумел замести следы, и виною его несчастья стал он, Сокол? Нет, Игнат не тот, кто позволил бы одурачить себя, Игнат ловок. Умен. Сокол вспомнил, как осторожно, спокойно, талантливо играл Булатов роль старосты, как прекрасно владел собой. «Нет! Игната, конечно, предали, сам он попасться не мог».

— Федор Сергеевич знает? — спросил Сокол Феню.

— А как же… Собирает отряд на выручку… Боюсь, что теперь уже поздно. Ой, папаня, папаня! На кого ж ты меня покинул, родимый мой! — снова по-бабьи запричитала Феня.

— Успокойся, Феня. Пойдем! Надо идти вместе с отрядом. Я перед отцом твоим в неоплатном долгу. Вставай, Феня, пошли.

Отряд под предводительством самого Коржа спешно вышел в поход.

В разведку попросились идти Сокол и Феня.

— Птичий язык знаешь? — спросил Сокола Корж.

— Какой это?

— Ну соловьем, скажем, перепелкой можешь свистать?

Сокол сконфуженно пожал плечами.

— Нет, не учился, Федор Сергеевич.

— Какой же из тебя разведчик, мил человек? Небось из пистолета палить начнешь?

— Скорее надо, скорее. Папаня, наверно…

— Ну хорошо, хорошо, Фенечка, шагайте. Только помните, ребята, осторожность — главное условие.

Феня схватила за руку Сокола и, увлекая его за собой, почти побежала к тропинке. Сердце ее давила тревога… «Только бы захватить папаню».

Оставив позади редколесье, разведчики вошли в глубокий овраг. Будто мраморные, слоистые с жилками стенки его обрывисты, на дне в тени ивняка спрятался ручей, на берегах, словно лес, — бурьян и полынь.

— Ручей нам проводник, — сказала Феня, —на усадьбу дяди Никиты выведет.

Овраг все расширялся и, наконец, слился с прибрежной зеленой долиной, ручеек потерялся в густых травах. По высокой, чуть ли не в пояс траве Сокол и Феня поползли к видневшейся невдалеке избенке. Она стояла на краю села, понурая, сиротливая, с похожею на седло прогнувшейся крышей. Земля на лугу прохладная, словно болотный мох, зыбкая, пропитанная влагой.

Перемахнув через плетень, Сокол пробежал занавоженный двор, рывком открыл дверь избенки. Пистолет зажал в руке, палец каждую секунду готов нажать на курок.

Маленькая, в цветистой ситцевой кофточке, женщина вскочила с табуретки и попятилась в угол, к иконам. Глаза женщины широко раскрылись, ресницы запрыгали, выставленные вперед руки словно пытались кого-то оттолкнуть от себя.

— Глаша, не бойся, свои! — крикнула с порога Феня.

Хозяйка виновато улыбнулась, поспешно сгребла со стола картофельную кожуру, подставила гостям скамейку.

— О папане не слышала? — дрогнул голос Фени.

Женщина устало опустилась на табуретку, всхлипнула.

— Сиротинка ты моя, Фенечка! Провели сердечного в обед еще… Теперь, должно, уж зарыли…

Феня схватилась за лицо руками. Сокол погладил ее по плечу, спросил у хозяйки:

— Куда повели, не знаете?

— На погост, за Острожку.

— Бежим, Феня, скорее!

— Опоздали, родимые. На часок бы пораньше!

— Бежим!

Впереди него шагали двое. Мундиры на спинах их вздыбились коробом, отчего люди казались сутулыми и старыми.

«Суслики! — усмехнулся Игнат и прикинул: — Сколько таких на меня надо? Полдесятка, не меньше, — поймав себя на мысли, что расчет взял на прежние дни, когда был, как говорят, в соку, а теперь уж руки его порядком поизносились, разочарованно добавил: — Полдесятка не полдесятка, а этих-то четверых, — оглядел он еще двоих, идущих сзади, — как котят, расшвырял бы».

При этой мысли мышцы Булатова дрогнули, сбежались в тугие комки. Жесткая просмоленная веревка — возжевка — больно впилась в них, охладив булатовский пыл.

За высоким глинистым берегом спокойной, как лесное озеро, Острожки, поверх зеленых березовых крон одиноко замаячил покрытый облезлой позолотой купол кладбищенской церкви. Разлапистый тяжелый крест распахнул клешнястые перекладины в бессильной попытке обнять необъятную даль неба. Дневной зной нагнал на кладбище тишину. Утомленные жарою, тихо дремали высокие тополя, не шелестели листвою кряжистые березы и вербы, притаились заполонившие церковные стены кусты бузины, сирени, терновника. Тишина на кладбище оказалась не стойкой. Едва лишь группа людей вступила в ее пределы, как над высокою кущей деревьев темною тучей взметнулась стая ворон. Потревоженные, обеспокоенные приходом людей, птицы наполнили тишину возмущенными криками. В их многоголосом гомоне послышались Игнату жалобы, мольба, стоны.