Владимир Козловский - Ищу свою звезду

Дымов отрицательно качнул головой.　

— Святой у меня комиссар, прямо святой… — улыбнулся Зыков, беря Дымова под руку. — Мне вот тоже алкоголь на идет, рюмочку выпью — на утро болею.　

— Ну и оставьте его в покое, бросьте,— посоветовал Дымов.　

— Пить бросить, курить бросить, ну и жену еще бросить… Потом на божничку встать. Молитесь, летуны, на своего командира.　

Павел подходил к воротам аэродрома, когда его догнала командирская эмка. На этот раз спокойный, чуть надтреснутый полковничий бас окликнул:　

— Чичков!　

— Слушаю, товарищ полковник! — вновь напрягаясь, вытянулся Павел.　

— Гауптвахту отставить. Тут вот корреспондент нашей газеты тобой интересуется, когда тебе с нею свиданье назначить?　

Из машины вышла девушка и, бегло взглянув на Чичкова, повернулась к полковнику.　

— Не беспокойтесь, Геннадий Степанович, я с ним договорюсь сама.　

— Стало быть, сватов не потребовалось,— разглаживая густую рыжую, словно золотой слиток, бороду, улыбнулся полковник, — вам, конечно, виднее. Я больше не нужен, Наталья Семеновна?　На сегодня достаточно, мучить вас больше не буду.　После интервью с молодым летчиком прошу на чаек, а то моя мать в обиде останется… Знает ведь, что приехала, я ей звонил, ждет.　

— Спасибо. Зайду непременно.　

Машина, обдав Павла резким запахом бензина, тихо зашуршала по асфальту.　

Работник газеты «Советский сокол» Светланова, — протянула Павлику тонкую руку девушка.　

— Павел Чичков, — почему-то краснея, пробормотал Павел.　

В сознании Наташи Светлановой трудно укладывалось, что вот этот большой, по-медвежьи неуклюжий на вид парень, который, кажется, даже не в состоянии бегать и прыгать, только что показал себя виртуозом летчиком. И откуда у него вдруг взялась такая ловкость рук, размеренность, четкость движений, сообразительность, смелость? Почему у этого растерянного и медлительного на первый взгляд человека в опасный для жизни момент появилась такая удивительная собранность мыслей? Быть может, это просто инстинкт, слепое подсознательное чувство, которое подчас руководит человеком лучше всякого трезвого, натренированного и расчетливого умения?　

Легкое разочарование охватило девушку. Стараясь не выдать его, она заговорила, по обыкновению, свободно, но без особого интереса.　

— Вы теперь после трудов праведных отдыхать долго намерены, товарищ Чичков?　

— Что вы, кто же днем отдыхает?　

— Кто? Ваш командир полка, например.　

— Полковнику нужно, он ведь и ночью на старте дежурит.　

— А вы по ночам не летаете?　

— Почему же, летаю. Редко, правда. Я-то летун еще липовый. Меня только вывозят в ночные, обещали скоро в самостоятельный выпустить, а теперь, пожалуй, навряд ли. Полковник рассердился.　

— Полковник у вас — золото. Вы его, очевидно, чуть не зверем считаете. А он ведь играет в сердитого. Накричит, наругает, а потом сам мучается: не пересолил ли, не обидел ли? У меня отец такой же вот был.　

Павлу захотелось узнать, откуда так хорошо девушка знает командира, но, решив, что вопрос не к месту, спросил о другом.　

— Вы Дымова знаете?　

— Дымова? Комиссара? Так… немножко. А что?　

— Жаль... Вот кто настоящий-то летчик. Как о человеке я уже и не говорю...　

«Кажется, недалекий и, как все юнцы, влюблен в свой идеал», — сделала вывод Наташа.　

Они шли вдоль аллеи молодого, только в прошлую весну посаженного самими летчиками парка.　

Парк был детищем Зыкова. Он сам командовал при посадке, сам копал ямы, разбрасывал в лунки навоз, подвязывал к колу тонкие нежные стволики. За год парк больше чем на метр вытянулся к солнцу, вокруг деревьев вырос посеянный летчиками бескорневищный пырей, обвивая его, небрежно склонил красные и белые кудрявые головки дикий клевер.　

Павел рассеянно смотрел под ноги. Взгляд Наташи, напротив, перебегал с одного на другое. С одинаковым вниманием он сосредоточивался на темно-зеленых с серебряной подкладкой листьях тополя, на густо облепивших кирпичи газонов божьих коровках, на гудящих вокруг пчелах и прыгающих пронырах воробьях. Девушка чутко улавливала и пряный аромат белой акации, и медовый клевера, и заброшенный ветерком с самолетной стоянки резкий запах бензина. Все ей было интересно, все хотелось лучше запомнить. Сядешь за стол писать — без наблюдений природы, как без бумаги, не обойтись.　

Вспомнив о летчике, Наташа показала на одну из пестрых от редкой тени скамеек.　

— Присаживайтесь, — с осторожной повелительностью в голосе сказала она.　

Павел безоговорочно выполнил ее приказание: сел на край скамейки. Он снял фуражку и стал сосредоточенно, будто перед полетом карту, рассматривать на ней краба. Не привыкший к обществу девушек, Павел не мог решить, куда лучше смотреть: на Наташу, либо в сторону, или под ноги.　

Из маленькой розовой сумочки Наташа извлекла ученический карандаш и тоненький в синей обложке блокнотик. Укрываясь от солнца, она отодвинулась в угол скамейки, где тень от молодого тополя лежала погуще, и непринужденно взглянула на Павла. Привыкнув по долгу своей профессии часто встречаться и беседовать с незнакомыми людьми, она сразу же заговорила с Павлом, как со старым закадычным приятелем.　

— Итак, ничего не скрывать, рассказывать все, как родной матери. Договорились?　

— О чем рассказывать? — удивленно вскинул брови Павел.　

— О вашем полете.　

— Зачем?　

— Так надо для нашей газеты.　

— Газеты? — удивился Павлик. — Нет уж, увольте, — почти испугался он,— рассказывать я не умею, не мастер.　

— Русский язык изучали?　

— Как же, конечно…　

— Значит, владеть им обязаны.　

— Да ведь мне и рассказывать не о чем! Полет как полет. Ничего интересного. Расписывать обо мне пока еще нечего.　

— Это уж вас не касается. Разве я сказала о том, что собираюсь вас возводить в герои?　

Павел покраснел: веснушки резко обозначились на его лице.　

— Да вы не так меня поняли... Я только хотел вам сказать, что меня не хвалить, а ругать за сегодняшний полет надо бы.　

— А разве я говорю, что хвалить? Вы что же, критические статьи не читаете? Вас критиковали?　

— Было…　

— Вижу, что мало, — блеснула глазами Наташа. — Смотрю я на вас, товарищи летчики, избалованный вы народец. Мните о себе много… А, в сущности, пехоте в десять раз тяжелее, чем вам, приходится.　

— Пехоте, конечно, труднее, — согласился Чичков.　

Наташа мельком взглянула на часы и, постучав тупым концом карандаша о кромку блокнота, как учительница, призывающая к порядку своих учеников, строго заметила:　

— Итак, по порядку… Вас вызвали к командиру эскадрильи.　

— Да, вызвали, как всегда, и сказали: «Готовьтесь, в двенадцать ноль-ноль тренировка...»