Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— Каких?

— Все равно, какие лучше.

Продавщица кокетливо улыбнулась.

— Я же не знаю, какие ваша девушка любит.

— Какая там девушка…

Когда все покупки были выложены на прилавок, Павел долго возился, силясь захватить их своими «лопатами».

Дверь комнаты оказалась закрытой, и, так как руки были заняты, Павел вынужден был постучаться носком сапога.　

— А, именинник! — распахнув перед ним половину двери, весело закричал Рошат. — Милости просим. Маэстро, марш!　

Трое находящихся в комнате летчиков дружно запели:　

Павел, стараясь придерживаться такта музыки, важно прошагал к столу и аккуратно опустил на него свертки.　

— Командуй, Рошатик.　

— Наконец-то ты в люди выходишь,— похвалил Майко, начиная хозяйничать за столом.　

Павел прихватил в соседней комнате стаканы и чашки, помог Майко навести на столе нужный порядок. За столом собрались все соседи по комнате. Рошат щедро оделял всех вином.　

— За Пашкин полет надо? Как считаешь?　

Рошат первый поднял стакан. Вместо водки Павел налил себе из графина воды.　

— Пашка, предательство! — заорал Рошат.　

В это время в дверь громко постучались.　

— Лейтенант Майко, к телефону!　

— Тихо, товарищи! Вынужденная! — подмигнул Рошат и, опустив стакан на стол, выскочил в коридор. Через несколько минут он вернулся озабоченный.　

— Пашкины крестины переносятся на… На воскресенье, нет, рановато, на вторник, пожалуй.　

— Что случилось, Рошат? — спросил Павлик.　

— Командир полка вызывает. Завтра в пять ноль-ноль вылетаю в Баку с Костюшко.　За второго?　За второго на новой матчасти. Приказано овладеть пассажирской коровкой. Командир полка заявил — на всякий пожарный случай.　

Рошат Майко считался летчиком-универсалом. Он с одинаковым успехом летал как на истребителях, так и на бомбардировщиках. Полет на транспортной машине он принял как кровную для себя обиду.　

— Не знают, какую дыру мною заткнуть,— ворчал он, направляясь в штаб,　

Спустя полчаса он стоял перед Зыковым и пощипывал узенькие стрелки усов.　

— По вашему приказанию прибыл!　

— Задание знаешь? — спросил его Зыков.　

— Да, ознакомился.　

— Карту с собой захватил?　

— Нет, не успел.　

— Что? — закричал Зыков. — Без няньки не можете? (В минуты раздражения он всегда переходил с летчиками на «вы».) Может, мне за вас карту готовить?　

— Это же обязанность штурмана корабля, товарищ полковник, — не робея, заметил Рошат.

— Цыпленок курицу учит! Война, скажем, завтра, штурмана в полете убьют, что же, садиться будете или лететь на аллаxa! Нет, батенька мой. Работу штурмана поручаю вам, по совместительству. Ясно?

— Ясно, товарищ полковник. Можно идти в штурманскую?

— Идите. Да чтобы через час карта с маршрутом у меня на столе лежала.

— Есть на столе, товарищ полковник.

Рошат легко, как балерина, крутнулся на месте и неслышно вышел из кабинета.

— Этого орла знаешь? — спросил Зыков у сидящего в кресле Дымова.

— Ну а как же? Майко. Летчики его любят, Цыганком все зовут?

— Хорош?

— Если голову до времени не сломает, пойдет далеко. Прихвастнуть любит, покрасоваться, скромности маловато, зато с огоньком, препятствия, как хорошая лошадь, берет с ходу.

— В моем характере, — улыбнулся Зыков.

— С ним нам возни хватит, — угрюмо заметил Дымов.

Карту за Майко подготовил Павел. Вечером, лежа в постели Рошат разговорился.

— А знаешь, Пашка, как я летчиком стал? Из-за юбки одной. Рассказать?

— Давай, расскажи.

В памяти Майко всплыла ободранная брезентовая кибитка, пара разномастных худых лошадей, украшенная бубенцами сбруя и длинный и гибкий, как змея, отцовский бич, от, которого изрядно доставалось не только измученным в постоянной лихой езде коням, но под горячую руку отца и ему, юркому мальчишке.

С небольшим, в пятнадцать-двадцать кибиток, табором отец Майко кочевал по пышным зеленым берегам Дуная, по широким заливным лугам Украины, Тамбовщины, Подмосковья. Он был строг и суров, справедлив и честен. В дни революции старый цыган вывез из белогвардейского окружения красногвардейского комиссара.

С полгода прослонявшись по свету бродягой, примкнул, наконец, к одному из красногвардейских отрядов, там оказался спасенный им комиссар. За заслугу перед революцией старого цыгана наградили орденом Красного Знамени. Он носил его на шелковой синей рубахе поверх яркого кумачового банта и при случае не прочь был прихвастнуть.

— Видел? — выпячивая худую грудь и кося глазом на орден, кричал он непочтительно отнесшемуся к нему человеку.

— Ну вижу. Орден.

— То-то. Не смотри, что я цыган безродный, я за Советскую власть кровь проливал.

Позднее, когда в Воронежской области цыгане осели, старого Майко, как самого заслуженного, цыгане-колхозники избрали своим председателем.　

Колхоз «Лалы Черген», или в переводе на русский язык «Красная звезда», славился по области лучшей коневодческой фермой. Бойкий и смышленый сын председателя Рошат Майко хорошо учился в школе, науки давались ему с завидной легкостью.　

— Так вот слушай, Паша. Лет, пожалуй, в шестнадцать влюбился я в таборную красотку Майку. Косы до колен, глаза, что костры горячие, ну про ноги, про стан, про плечи говорить не приходится: только в бубен ударь — над землей летают. Парень я был лихой, за пазухой ножик такой, что свиней колоть впору, ну, а как с Майкой сойдусь, куда только все пропадает — глаза к земле, да и только.　

Как-то в клубе на танцах сижу, на Майку любуюсь, как она плечами да грудью трясет, смотрю, в зале летун один объявился. Здоровый такой, меня на голову выше, черный, чубастый, кожа, как шоколад, который в полет получаем, словом, видать, тоже в кибитке родился. Пришел, понимаешь, гостем, а повел себя хозяином. Вальсок заиграли, а у него, видно, губа-то не дура, к Майке подруливает: «Разрешите?»　

Известно, девка из табора, чего видела? Синий мундир, петлицы с золотым галунком, галстук, птица на рукаве, пряжка на ремне, лучше чем у хорошей хозяйки самовар, мелом надраена. Заулыбалась Майка, гляжу—ног от счастья не чувствует, танцует, все на свете забыла.　

Соображаю я: дело неладное; губы кусаю, дрожь пробирает от бешенства. Сам себя уговариваю: танцы — пустяк, мысли у всех одни, лишь бы топнуть или дрыгнуть ногою вовремя. И понимаешь, Пашка, просчет дал, словом, козла по-нашему. Пока я с дружком закуривал, глядь — Майки с летчиком нет, видно, отрулили на улицу. Я следом: в сад, к речке, по задам, на майдан — нет, понимаешь, как по тревоге на высотный взлетели.　

Себя не помня от злости, к дому Майки подался. Нож в кулаке: «Убью паскуду, изменницу». Стою у крыльца, за стенкою дикого винограда, скрываюсь час, жду другой, третий. Смотрю, идет красотка моя, песенки напевает. Ножку едва на ступеньку, а я, как кошка на мышь, хап ее за косу и нож к сердцу. Молись, если в бога веруешь!