Владимир Козловский - Ищу свою звезду

— Дальше? — нетерпеливо вскинула золотистые ресницы Наташа.　

— Дальше сели в машину и полетели.　

Павел улыбнулся и готов был даже рассмеяться, но встретился со строгими глазами девушки.　

— Да, полетели, — уже задумчиво проговорил он и начал торопливо и последовательно рассказывать обо всем по порядку.　

Все более увлекаясь, он заговорил свободнее, проще, словно перед ним сидел не корреспондент газеты, а такой же, как он, летчик. Павел говорил откровенно, оттесняя себя, как участника полета, на задний план. Не скрыл он и того, как испугался, когда увидел на крыле самолета яркое пламя.　

«И что это я перед ней так разоткровенничался?» — спохватился он.　

Наташа поощрительно кивала головой, отчего высокая, похожая на заломленную на затылок папаху, прическа ее рассыпалась на множество золотистых колечек. Не отрывая глаз от блокнота, она быстро писала. То, что ее глубокий, как показалось Павлу — видящий до самого сердца, взгляд теперь не скользил по его лицу, придало летчику больше смелости, и он сам решился посмотреть на Наташу.　

Девушка была хороша. Хороша незаметной на первый взгляд девичьей хрупкостью, детской нежностью рук и лица. Польше всего поразили Павла ее руки, тонкие и такие подвижные, что, казалось, заткни уши, не слушай Наташу, смотри только на руки — и они все без утайки расскажут.　

Павел давно уже закончил рассказ о полете, но Наташа все засыпала его вопросами.　

— А правда, что вы со скрипкой летаете? — спросила Наташа.　

— Правда. Вы только полковнику не говорите.　

Павел понимал, что вопросы Наташи теперь вовсе не относились к делу, к интересующей ее теме. Девушка спрашивала о его детстве, о товарищах, матери, скрипке.　

«Хитрая,— подумал он, — всего меня по косточкам перебрали, а о себе ни единого слова…»　

— Я хочу написать о вас очерк, — вставая со скамейки, сказала Наташа.　

— Очерк? Ну что вы, зачем? — забормотал Павел. — Ребята смеяться станут… Кто я такой? У нас же настоящих летчиков много, бывалых, заслуженных. Лучше о них напишите…　

— Мне молодой нужен, — улыбнулась Наташа.　

— Так ведь среди них есть тоже нестарые.　

— Ну, а если вы мне больше понравились?　

Павел растерянно пожал плечами.　

Веселые огоньки загорелись в больших карих глазах девушки, но смотреть в них летчик не мог, не хватало смелости. Машинально пожав протянутую девушкой руку, Павел продолжал растерянно стоять возле лавочки, пока тонкая, одетая в легкое платье фигурка Наташи не скрылась за поворотом аллеи,　

«Ух и какой же я олух,— вздохнул он. — Даже по имени ее назвать не решился. Что она подумает?»　

В открытые окна, пытаясь укрыться от жаркого солнца, лезут ветки сирени. Павел сбросил с плеча планшет, повесил фуражку на вешалку и сел на подоконник. Наташа… Вот пришла, взбудоражила мысли, смутила покой. Зачем?　

— А-а-а, герой дня!—заставил оглянуться Павла задорный голос летчика Рошата Майко.　Молодчина, Пашка, по-моему действуешь. Раз — и нет огонька на самолете, как от комара отмахнулся. Здорово! — Майко хитровато подмигнул вошедшему с ним механику Козлову.— А что, Паша, струсил небось. По совести?　

— Немножко было,— усмехаясь, сознался Павел.　

— В баню идти не придется?　— Зачем?　

— Бельишко менять.　

Рошат важно уселся на стул, расстегнул тугой воротничок гимнастерки. Размашистые, связанные черным пухом волос у переносицы брови его изогнулись. Лицо приняло чуть-чуть свирепое выражение. Копируя командира полка, Майко строгим, не терпящим возражения голосом прикрикнул:　

— Отставить разговоры, товарищ Чичков. Слушайте меня, батенька. В баньку зарулите попозднее, а сейчас прошу вас распорядиться: за храбрость и мужество, проявленные в последнем полете, с вас полагается… — Рошат опять подмигнул Козлову, — сколько, Серега?　

— По чарке.　

— Да, да, по чарке, которой лошадок мой батя поил , — поддержал Майко.　

— Я же не пью, ребята.　

— Не пьешь? Нюхаешь, да? Отговорки, товарищ Чичков… А я что, по-твоему, пьяница? В другое время мне алкоголь даром не нужен. А сейчас выпью. Как же это не выпить, скажи? Лучший друг героизм проявил, полковника восхитил, корреспондентов бегать за собой заставил, весь гарнизон о нем, словно улей, гудит… Нет уж, Пашка, ты хвостом не крути.　

Рошат ястребом налетел на товарища и, схватив под мышки, легонько подталкивая коленом, потащил к двери. Толкнув Павла в коридор, кинул ему вслед фуражку,　

— Забирай свои пожитки, зазнайка. Мы тебя знать не хотим. Ишь какой герой объявился. На друзей ноль внимания! К черту катись. Ищи себе новых.　

Павел просунул в полуоткрытую дверь голову.　

— Предупреждаю… Пить будете одни.　

— Тащи, тащи, там разберемся! — сердито крикнул Рошат.

Павел решительно подтянул широкий ремень и прямо, по форме (а не как его друг Майко, с лихостью набекрень) надел фуражку. В застегнутой на все пуговицы гимнастерке с белоснежным подворотником и до глянца начищенных сапогах он мог бы произвести впечатление щеголя командира, у которого превыше всего — внешность, если бы не развалистая походка и не вмещающийся под фуражкой длинный и густой, отливающий бронзой чуб. Военная форма оттеняла широкие плечи и грудь Павла, придавая его добродушному мягкому лицу больше мужества. С гимнастеркой, портупеей и широким со звездою ремнем он освоился быстро и настолько хорошо, что со стороны казалось, будто проходил он в них всю свою двадцатичетырехлетнюю жизнь. Единственное, что смущало его, что не давало забыть доармейские годы, — это руки. Большие и непомерно широкие, прежде они мирно покоились в просторных карманах гражданских брюк, теперь же их девать было решительно некуда, и Павел то толкал их за широкий ремень, то назад, то, вопреки армейскому уставу, по старой привычке, в карманы.

— В самолете, Чичков, твои руки всегда нужное место находят, а вот на земле, хоть руби их, лишние, — не однажды замечал командир эскадрильи Кашуба.

— А куда же такие лопаты денешь! — шутя вступался за друга Рошат. — Тяжело за собой всю жизнь волочить!

Павел, словно диковинную находку, внимательно рассматривал свои руки, и крупные пухлые губы его расплывались в виноватой улыбке.

В магазине молодая продавщица вежливо спросила, что ему надо.

— Ведро русской горькой, — не то серьезно, не то шутя заявил Павел.

— Ведрами продаем керосин.

— Разве? Тогда давайте бутылками.

— Сколько?

Павлик замялся:

— Дюжину, полторы...

— Точнее, товарищ!

— Давайте хоть дюжины полторы.

Девушка стала выставлять перед летчиком батареи бутылок.

— Восемнадцать... Еще что?

— Что? Закуски, наверно, надо. Колбасы, шпрот, сыра, можно конфет.