Борис Егоров - Время ранних разлук

Не раз получал старший лейтенант Трофимцев трудные и неожиданные задания. Но такое он слышал впервые.

Приказ есть приказ, и его выполняют. Но как выполнить? Ведь срок так мал! Недавно стемнело, значит, в распоряжении остаются один вечер и одна ночь. Окопы, конечно, можно вырыть. Тем более, помощь обещали. А как эти окопы замаскировать? Лесопосадка-то голая: листья облетели. И вообще с маскировкой будет много возни.

Батарейцы-огневики привыкли стоять на закрытых позициях, где можно и походить, и отдохнуть на свежем воздухе. Это не разведчики или связисты, давно наученные все делать ползком-тайком…

Много забот роилось в голове старшего лейтенанта Трофимцева, которому на случай немецкого наступления предстояло принять на себя первый танковый удар.

Пока он думал обо всем предстоящем один, задача его как-то даже страшила, а когда в большом колхозном сарае поблизости от орудий собрал сержантов и бойцов, стало легче. Правда, выслушав задание, батарейцы сначала поопустили головы, но тут Трофимцев спросил:

— Кто хочет выступить? Кому слово?

Выступил парторг батареи, командир орудия сержант Савичев:

— Я думаю, оправдаем… — привычно начал он, но его перебил наводчик ефрейтор Колосков, славившийся точной наводкой, беспечностью и невыдержанностью.

— Ты всегда так начинаешь. Это твоя работа, парторг.

На Колоскова зацыкали.

— А что вы на меня цыкаете? — продолжал Колосков. — И я считаю, что оправдаем. И еще я считаю, что немцы так просто кочевряжатся. Не пойдут они. Им домой пора. А если попрут, знамо дело — дадим прикурить. Что мы, котята? А скажите, старший лейтенант, наши-то нас в обиду не дадут? Огоньком прикроют?

Трофимцев улыбнулся:

— Прикроют, обязательно прикроют. Иначе и быть не может.

Потом Трофимцев помолчал и спросил:

— Есть ли товарищи, которые по состоянию здоровья или по другим причинам просят освободить их от этого задания?

И опять вырвался Колосков:

— Больных нет. Едят все нормально. А какие еще могут быть причины?

В другой раз старший лейтенант Трофимцев оборвал бы Колоскова, сказал бы, что он не имеет права отвечать за всех: есть младшие командиры. Но здесь обстоятельства сложились так, что пресекать болтовню Колоскова было неуместно.

Трофимцев обвел взглядом всех, кто стоял перед ним. Нет, никто не просил освобождения от задания. И лица у бойцов не были сумрачными. Они посветлели. Может быть, из-за колосковской реплики: «Что мы, котята?»

По всему чувствовал Трофимцев: обстановка разрядилась, живее, теплее стало.

Правда, было в этот вечер и в эту ночь еще несколько очень грустных, очень тяжелых минут.

Первый раз, когда бойцы сдавали документы — отныне у них никаких документов нет! — и писали «последние письма» родным. Второй раз, когда проходили по временным мостам через противотанковые рвы, оставляя за собой последние метры «твердой» земли. К утру этих мостов уже не будет: саперы разберут их.

И в третий раз загрустили батарейцы, когда провожали тракторы. Затащив орудия в окопы, тракторы развернулись и ушли. Немцы, к счастью, их не заметили. Заранее предусмотрев маскировку, трактористы, как обычно, набросили на выхлопные трубы машины пустые ведра. Помогла и безлунная ночь. Помогли и наши ночные бомбардировщики, которые своим тарахтением заглушали шум тракторных моторов…

Тракторы уходили далеко — за рвы, за минные поля. Теперь они орудийным расчетам не нужны. Да и будут ли нужны когда-либо?

К рассвету оба орудия «закопали». Брустверы окопов обложили дерном. На орудия накинули маскировочные сетки, на сетки набросали травы из оврага. А рядом с каждым орудием находились погребки, в которых лежали ящики со снарядами. На ящиках было написано: «Калибр 152 миллиметра. Бронебойные».

Когда посветлело, Трофимцеву позвонил по телефону двадцать второй — командир дивизиона. Оп спрашивал, не видит ли «девятнадцатый» коробочек, не кусают ли его комары, хорошо ли он обжил квартиру.

Если бы немцы подслушали этот разговор — а аппаратура у них для этого была, — то они прекрасно поняли бы: коробочки — танки, комары — пехота, квартира — боевая позиция. Шифр не менялся давно.

Трофимцев ответил, что квартира хорошая, комары не кусают и что коробочки на глаза не попадались.

Но в это время из-за горы послышался шум моторов, он с каждой секундой нарастал. Трофимцев безошибочно определил: моторы — танковые.

Он бросил трубку и побежал по траншее, чтобы проверить готовность расчетов.

Моторы гудели так, что в окопы с брустверов сыпался песок.

…Десять минут! Двадцать минут! Час! Полтора!

Потом моторы стихают и воцаряется прозрачная тишина.

«Значит, сегодня не пойдут. Значит, надо ждать завтра!»

И опять ночь. И опять утро.

А утром снова ревут моторы.

И снова Трофимцев, согнувшись, бежит по траншее.

Но вот на часах — десять. Теперь ясно: сегодня тоже не пойдут.

Какое идиотское положение — сиди и жди! Жди, когда на тебя попрут и будут тебя расстреливать, утюжить, давить гусеницами. Лучше — бой! Лучше — сражение! А тут такая проклятая тишина. Какой день сегодня? Вторник. Значит, ждем уже три дня…

Темнеет. Старший лейтенант идет по траншее и вдруг слышит разговор:

— Ты, Семен, герой, как и все мы.

— А какие мы герои?

— Дурак! А я считаю — герои. Почему? Мы пошли — знали на что. Когда старший лейтенант задал вопрос: «Кто просит освобождения от задания?» — ни один руки не поднял. Вот так, брат. А теперь сидим и ждем, нервы испытываем. Это тебе не пожар тушить. Там все сразу: увидел — горит и бросился.

Беседу в окопе прерывает окрик дозорного:

— Стой! Кто идет? Пароль!

Тишина. И вслед за ней — очередь из автомата.

А потом приходит солдат, что сменился в дозоре, и докладывает:

— Я тут фрица одного порешил. Наверно, нами интересовался…

Солдат виновато улыбается и, опустив голову, добавляет:

— Нехорошо получилось, что я его насмерть. Бил-то по ногам, да так как-то вышло, что попал выше. А то языка имели бы. Узнали бы, что они там собираются делать.

— Документы взяли?

— Вот кое-что из его карманов. Да разве тут что путное будет, раз он в разведку шел?

И снова рассвет. Опять за горой надрываются танковые моторы. Шесть часов… Семь часов… Восемь… Десять… Бой еще на сутки отложен. Еще один день без выстрела.

День без выстрела… Тяжелейший день.

В мирное время Трофимцев представлял войну по кинофильмам. Скачут всадники, трещат пулеметы, дают залпы артиллерийские батареи, кто-то кричит: «Вперед!» И вот — праздник, вот — победа!

А на войне все не так. Бьют орудия и кричат «Вперед!» только во время наступления. В остальное время — тишина, будни.

Будни батареи старшего лейтенанта Трофимцева длились уже пятые сутки.