Пётр Селезнёв - Южный крест

Высокий пошарил по карманам, должно, искал зава́лушек. Но не нашел. Перебросил винтовку на другое плечо, сказал:

— Мученье.

И вздохнул — коротко, тихо… Мишке почудилось — опасливо. Точно солдат боялся пропустить пушечный выстрел иль — как шуршит, сеется мартовский дождь.

Мишка пошевелил плечами, чтобы прогнать сырость. Но не прогнал. Успокаивая то ли себя, то ли соседа, сказал:

— Ничего, скоро дойдем.

Он не знал, куда идут и когда дойдут. Но повторил:

— Дойдем.

На обочине дороги стояла танкетка. Наверно, штабная. Возле нее теснились люди. И что-то рассматривали, светили карманным фонарем. Должно, карту. Командиры, значит.

Да что — карта… Смотри не смотри…

Начальник штаба дивизии подполковник Суровцев стоял перед командующим навытяжку. Но, как ни прямился, стоял сутуло, докладывал глухо, почти безголосо:

— Триста тринадцатый полк сведен в батальон. В сто тринадцатом потери незначительны, он прикрывает отход… Дивизия поставленную задачу выполнила.

Жердин качнул головой:

— Так.

Он стоял высокий, сухопарый, глаза смотрели холодно и жестко.

— Так, — повторил Жердин. Помолчал, прибавил тихо, точно напомнил самому себе: — Не нашли, значит, Добрынина…

Суровцев спрятал подбородок в домашний шарф:

— Не нашли, товарищ командующий.

Опустил плечи. Сделался ниже ростом, совсем маленьким и хилым. Заговорил осипло, не подымая головы:

— Я служу в армии тридцать лет. Все эти годы я мечтал о таком вот командире.

И Жердин, словно проникаясь суровой грустью маленького подполковника и в то же время наливаясь досадой, сказал:

— Вы же не знаете его!..

Подполковник норовисто вскинул голову. Глаза были решительные, неуступчивые:

— Я считаю, товарищ командующий, чтобы узнать человека, не обязательно жрать соль…

Жердин согласился:

— Не обязательно. Только, останься он в живых, снял бы с него «шпалу»…

Суровцев шатнулся вперед.

— Снимать «шпалы» мы умеем, — придушенно сказал он. — Потом спешим из лейтенанта сделать генерала. Имеем богатейший опыт…

Жердин смотрел удивленно:

— Вот вы какой…

И нельзя было понять, одобряет иль осуждает. Минуту стояли друг против друга, слушали ровный гул артиллерии.

Суровцев сказал:

— Жене Добрынина я напишу.

Жердин покачал головой:

— Я сам. — Опустил глаза, прибавил тихо: — Он ведь мой друг…

Добрынин почувствовал, как по лицу тянет ветер. А земля вздрагивает и шевелится.

Где он?

В памяти не было ничего. Все отошло и накрепко забылось. Ага, вон гудит, наваливает танк… Длинная пушка глядит прямо на него. Вспомнил.

Только когда это было?

Большой, сильный человек с гранатой в руке поднялся навстречу танку. И тут же упал.

Но где это было, когда?..

Из разбитого танка повалил дым. Этим дымом опять заслонило все.

На исходе ночи Добрынин снова очнулся. Медленно и робко, не доверяя самому себе, стал припоминать… Подполковник с шарфом на шее, лейтенант с отчаянными глазами… Потом — полузасыпанный окоп. И танк… Мелькали, взблескивали траки, убегали назад, все назад… А пушка целилась в глаза. Но вспомнить, что было дальше, мешал стальной грохот. Он заглушал звуки, прогонял мысли.

Опамятовался, пришел в себя, кажется, оттого, что сделалось холодно и сыро. Вверху было черно, а рядом, с боков, — еще чернее. Сверху сочилась холодная вода, слышался мягкий шорох. Понял, что идет дождь. Вдруг припомнил решительно все: и подполковника Суровцева, и даже начищенные сапоги лейтенанта Веригина. Припомнил, как упал капитан Иващенко, тяжесть противотанковой гранаты в своей руке…

Теперь — дождливая черная ночь и далекая, словно на краю земли, орудийная канонада.

Теперь — один?

Долго лежал не шевелясь, думал, что же сталось с дивизией? Было ясно, что триста тринадцатый полк уже не обороняется. И если все, что помнит, было последним сопротивлением и дивизия не устояла иль ей приказано отойти, он, полковник Добрынин, остался в немецком тылу. Но сколько времени прошло? Если ночь на исходе, прошло часов десять…

Что делать?

В какую-то минуту полковник Добрынин услышал голоса. Но все пропало…

Это что, померещилось?

Он никогда особенно не боялся смерти. Быть может, потому, что давно свыкся с мыслью: кончит свою жизнь на поле боя. Никогда не думал попасть в руки врага. Всегда казалось, попасть иль нет — зависит лишь от него. А вот лежит — беспомощный, неподвижный.

Неподалеку зачавкали шаги. Все ближе… Хотел повернуться поудобнее, но руки и ноги были чужими, не шевелились.

Может, немцы?

Шаги совсем близко, что-то тяжело плюхнулось, упало. И с радостью, которой не испытывал в жизни, услышал злой негромкий голос:

— Мать твою так и перетак!

Свои!..

Добрынин хотел крикнуть. Но не получилось, только застонал глухо и бессильно.

Немного подальше — другой голос:

— Кубраков, чего там?

Рядом сказали:

— Ищем, ищем да и найдем… живых немцев.

Свои. Ведь свои!..

Потянулся вперед. Каленые стрелы больно пронзили до самой середки. Жгучие молнии вспыхнули и погасли. Сделалось черно и глухо: ни орудийного гула, ни дождя, ни голосов.

Когда пришел в сознание опять, была еще ночь и все так же сочился дождь. Лежал на спине, наверное, дождь и вернул ему сознание.

Нестерпимо болела голова.

Ранен или контужен? Пощупал голову…

Другая рука тоже шевелилась. Нет, не ранен. Боясь, что руки отымутся, вытянул их вперед. Повернулся на бок, великим усилием согнул ноги в коленях. Страшась потерять сознание, поднялся на четвереньки. Тело было слабым, дрожало, голова раскалывалась. Увязая руками и коленями в грязи, вылез из воронки. В стороне, где били пушки, увидел желтое длинное зарево. А рядом было тихо и черно.

Только вялое шуршание дождя.

Куда? И — как?..

Долго собирался с силами, никак не мог отдышаться: один. Его найдут немцы…

Тронул себя за пояс: пистолет на месте. Ага… На душе сделалось легче. Опять встал на четвереньки и опять пополз. Наткнулся на человека… Каска и мокрая шинель.

— Товарищ, товарищ… — слабыми руками затормошил солдата. — Товарищ…

Ползком околесил убитого. Куда, в какую сторону?..

Пушечный гул сделался яснее, проглянула синеватая луна. Прямо перед собой увидел воронку. А рядом с ней убитых. Они лежали густо, кучно, как будто постарались нарочно угодить под снаряд. Превозмогая слабость и апатию, пополз дальше. На что-то натыкался, сваливался в ямы, потом вылезал… Ронял голову на землю и отдыхал.

Когда услышал рокот автомобильного мотора, для чего-то пожалел, что нет у него винтовки. Но винтовка вскоре попалась ему, и он, опираясь на нее, поднялся. Переступил ватными ногами.