Виктор Некрасов - В окопах Сталинграда [1947, Воениздат. С иллюстрациями]
- Название:В окопах Сталинграда [1947, Воениздат. С иллюстрациями]
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Воениздат
- Год:1947
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Виктор Некрасов - В окопах Сталинграда [1947, Воениздат. С иллюстрациями] краткое содержание
Автор ярко и убедительно показал глубокое патриотическое чувство, беззаветный героизм, сознательную дисциплину советских солдат и офицеров, защитников Сталинграда. Некрасов нарисовал выразительные картины боя, превосходно передал подлинный героизм и самоотверженность советских воинов.
Произведение В. Некрасова имеет большое документальное значение и художественную ценность и будет с интересом воспринято советским читателем.» [предисловие к изданию 1947 г.]
«Сейчас в Советском Союзе книга запрещена, внесена в какие-то списки, из библиотек изъята (говорят, только в Лефортовской тюрьме сохранилась)». [В. Некрасов, «Через сорок лет…» (1981 г.)]
В окопах Сталинграда [1947, Воениздат. С иллюстрациями] - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
— Ладно.
— И бумаги… И пленку… Там, говорят, много ее. И часики, если попадутся. Хорошо? Ручные лучше…
30
К вечеру я совсем уже пьян. От воздуха, солнца, ходьбы, встреч, впечатлений, радости. И от коньяка. Хороший коньяк. Тот самый, чумаковский, шесть звездочек…
Чумак наливает стакан за стаканом.
— Пей, инженер, пей! Отучился, небось, за два месяца. Манные кашки все там жевали, бульончики. Пей, не жалей… Заслужили!
Мы лежим в каком-то разрушенном доме, — не помню уже, как сюда попали, — я, Чумак, Лисагор, Валега, конечно. Лежим на соломе. Валега в углу курит свою трубочку, сердитый, насупившийся. Моим поведением он положительно недоволен. Что ж это такое в конце концов — шинелку командирскую, перешитую, с золотыми пуговицами, в госпитале оставил, а взамен какую-то солдатскую, по колено, принес. Куда ж это годится… И сапоги кирзовые, голенища широкие, подошвы резиновые…
— Я вам хромовые там достал, — мрачно заявил он при встрече, неодобрительно осмотрев меня с ног до головы. — В блиндаже… Подъем только низкий…
Я оправдывался, как мог, но прощения так, кажется, и не заслужил.
— Пей, пей, инженер, — подливает Чумак, — не стесняйся…
Лисагор перехватывает кружку.
— Ты мне его не спаивай. Мы сегодня в тридцать девятую приглашены. Налегай, Юрка, на масло. Налегай.
И я налегаю.
Сквозь вывалившуюся стенку виден Мамаев, труба «Красного Октября», — единственная так и несвалившаяся труба. Все небо в ракетах. Красные, синие, желтые, зеленые… Целое море ракет… И стрельба. Весь день сегодня стреляют. Из пистолетов, автоматов, винтовок, из всего, что под руку попадается… Тра-та-та-та, тра-та-та-та, тра-та-та-та.
Ну и день, бог ты мой, какой день! Откинувшись на солому, я смотрю в небо и ни о чем уже не в силах думать. Я переполнен, насыщен до предела. Считаю ракеты. На это я еще способен. Красная, зеленая, опять зеленая, четыре зеленых подряд…
Чумак что-то говорит. Я не слышу его.
— Отстань.
— Ну, что тебе стоит… Просят же тебя люди. Не будь свиньей.
— Отстань, говорят тебе, чего пристал!
— Ну, прочти… Ну что тебе стоит. Хоть десять строчек.
— Каких десять строчек?
— Да вот. Речуху его. Интересно же… Ей-богу, интересно.
Он сует мне прямо в лицо грязный обрывок какой-то немецкой газеты.
— Что за чушь?
— Да ты прочти.
Буквы прыгают перед глазами — непривычные, готические. Дегенеративная физиономия Гитлера — поджатые губы, тяжелые веки, громадный, идиотский козырек.
«Фелькишер Беобахтер»…
Речь фюрера в Мюнхене 9 ноября 1942 года — почти три месяца назад…
«Сталинград наш! В нескольких домах сидят еще русские. Ну и пусть сидят. Это их личное дело. А наше дело сделано. Город, носящий имя Сталина, в наших руках. Величайшая русская артерия — Волга — парализована. И нет такой силы в мире, которая может нас сдвинуть с этого места.
Это говорю вам я — человек, ни разу вас не обманывавший, человек, на которого провидение возложило бремя и ответственность за эту величайшую в истории человечества войну. Я знаю — вы верите мне, и вы можете быть уверены — я повторяю со всей ответственностью перед богом и историей, — из Сталинграда мы никогда не уйдем. Никогда. Как бы ни хотели этого большевики…»
Чумак трясется от смеха.
— Ай да Адольф! Ну и молодец! Ей-богу, молодец. Как по писаному вышло. Валега, налей-ка по этому случаю.
Валега наливает. Чумак переворачивается на живот и подпирает голову руками.
— А почему, инженер? Почему? Объясни мне.
— Что почему?
— Почему все так вышло? А? Помнишь, как долбали нас в сентябре? И все-таки не вышло. Почему? Почему не спихнули нас в Волгу?
У меня кружится голова — после госпиталя я все-таки слаб.
— Лисагор, объясни ему, почему. А я немножко того, прогуляюсь.
Я встаю и, шатаясь, выхожу в отверстие, бывшее, должно быть, когда-то дверью.
Какое высокое, прозрачное небо — чистое-чистое, ни облачка, ни самолета. Только ракеты. И бледная, совсем растерявшаяся звездочка среди них. И Волга — широкая, спокойная, гладкая, в одном только месте — против водокачки — не замерзла. Говорят, она никогда здесь не замерзает.
Величайшая русская артерия… Парализована, говорят… Ну и дурак! Ну и дурак! «В нескольких домах сидят еще русские. Пусть сидят. Это их личное дело…»
Вот они — эти несколько домов. Вот он — Мамаев, плоский, некрасивый. И точно прыщи — два прыща на макушке — баки… Ох, и замучили они нас! Даже сейчас противно смотреть… А за теми вот красными развалинами, — только стены, как решето, остались, — начинались позиции Родимцева, полоска в двести метров шириной… Подумать только — двести метров, каких-нибудь несчастных двести метров… Всю Белоруссию пройти, Украину, Донбасс, Калмыцкие степи и не дойти двести метров… Хо-хо!
А Чумак спрашивает — почему? Не кто-нибудь, а именно Чумак. Это мне больше всего нравится. Может быть, еще Ширяев, Фарбер спросят меня, почему? Или тот старичок-пулеметчик, который три дня пролежал у своего пулемета, отрезанный от всех, и стрелял до тех пор, пока не кончились патроны? А потом с пулеметом на берег приполз. И даже пустые коробки из-под патронов приволок. «Зачем добро бросать — пригодится». Я не помню даже его фамилию. Помню только лицо его — бородатое, с глазами-щелочками и пилоткой поперек головы. Может, он тоже спросит меня, почему? Или тот пацан-сибирячок, который все время смолку жевал? Если б жив остался, тоже, вероятно, спросил бы — почему. Лисагор рассказал мне, как он погиб. Я его всего несколько дней знал — его прислали незадолго до моего ранения. Веселый, смышленый такой, прибауточник. С двумя противотанковыми гранатами подбежал вплотную к подбитому танку и обе в амбразуру бросил…
Эх, Чумак, Чумак — матросская душа — ну и глупые же ты вопросы задаешь! Идешь сейчас ко мне и бутылка у тебя в руке, и ни черта, ни черта ты не понимаешь… Иди сюда. Иди, иди. Давай обнимемся… Мы оба с тобой выпили немножко. А пьяные всегда обнимаются. Это вовсе не сентиментальность, упаси бог… И Валегу давай. Давай-давай… Пей, оруженосец… Пей за победу. Видишь, что фрицы с городом сделали? Кирпич — и больше ничего… А мы вот живы. А город… Новый выстроим. Правда, Валега? А фрицам — капут. Вон идут, видишь, рюкзаки свои тащат и одеяла… О Берлине вспоминают, о фрау своих. Ты хочешь в Берлин, Валега? Я хочу. Ужасно хочу… И побываем мы там с тобой — увидишь. Обязательно побываем. По дороге только в Киев забежим на минутку, на стариков моих посмотреть. Хорошие они у меня, старики, ей-богу… Давай выпьем за них — есть там еще, Чумак?
И мы пьем. За стариков пьем, за Киев, за Берлин и еще за что-то, не помню уже за что. А кругом все стреляют и стреляют, и небо совсем уже фиолетовое, и визжат ракеты, и где-то совсем рядом наяривает кто-то на балалайке «барыню»…
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: