Владимир Возовиков - Время алых снегов

Пока шел от вышки к исходному рубежу, куда возвращались танки с победно поднятыми стволами пушек, строгость напускал на себя. Однако заговорить мне пришлось иным тоном...

Они стояли около забрызганной грязью кормы танка, упорно отводя глаза. Младший сержант Головкин, плечистый, чернобровый богатырь, добряк по характеру, был красен и смертельно зол, — казалось, притронься к нему, и он взорвется, как граната. Беляков угрюмо рассматривал собственные сапоги. Рубахин стоял, надменно задрав голову и всем видом своим выказывая личную непричастность к несчастьям экипажа. Зато глаза Ильченко были такими пугливыми и виноватыми, что я решил не спрашивать о причине задержки.

В коллективе, даже самом маленьком, обязательно найдется такой, чье лицо — зеркало общего настроения. А тут три лица из четырех говорили об одном: в экипаже ссора. Ну что ж, после такой стрельбы не мудрено и побраниться. Одно меня поразило: ярость Головкина. Неужто этот добряк способен рассвирепеть из-за промашек молодых солдат?

Или у них что-то с Рубахиным?.. Головкин и Рубахин... Вот где уж если завяжется узелок, скоро не распутаешь. Это тебе не задержка с пулеметом... Когда распутываешь узелки, главное — спокойствие...»

Рядовой Анатолий Ильченко:

«Начну с собственной характеристики. Кто я такой? Если спросить ефрейтора Рубахина, он ответит коротко: «Салага». Определение верное, однако не полное. Салага, да не простая. Зазнавшаяся салага — вот кто такой рядовой Ильченко.

Не правда ли, странно слышать о зазнайстве солдата, прослужившего в танковой роте один месяц. Но уж занялся самокритикой — будь откровенным до конца.

До сих пор с нами, заряжающими, занимались особо. Танковое вооружение я лучше многих изучил. Это без хвастовства. Пулемет или клин затвора пушки с закрытыми глазами разберу и соберу в два счета. На состязаниях заряжающих по нормативам первое место взял. Документально могу подтвердить — грамота имеется. Но от этой самой грамоты и закружилась голова. На боевую стрельбу собирался, как на прогулку. Командир танка меня инструктирует, а я губы покусываю, чтоб не ухмыльнуться: учи, мол, ученого!

Рубахин — тот меня прямо из равновесия вывел. Когда боеприпасы уже получили, он и говорит:

— Гляди, парень! Напортачишь — голову отвинчу.

Дернуло его брякнуть такое под руку — я как раз ленту снаряжал патронами. (Пишу это для ясности только, себя оправдывать не собираюсь.) Мне бы слова его мимо ушей пропустить да делать свою работу по-доброму. Мало ли чего Рубахин сболтнет — у него язык, наверное, отсохнет, если мимо молодого солдата молчком пройдет. Так нет же, я, видите ли, оскорбился в душе до благородной злости и решил демонстративно ловкость рук показать. Р-р-раз!.. И лента набита патронами. Бросил ее небрежно в коробку. Смотри, мол, ты, мастер огня! Другие в своем деле тоже кое-чему научены.

Эх, ну чего мне стоило лишний раз проверить, хорошо ли патроны в держателях закреплены! Видно, один вылез — я потом слабый держатель обнаружил в ленте, — и пошел тот злополучный патрон вперекос, когда били по второй цели. У меня о возможной задержке даже мысли не возникало, и поэтому, наверное, словно обухом по голове врезали, когда Рубахин заорал по ТПУ:

— Салага, куда смотришь? Пулемет!..

Уцепился я за кронштейн — дурак дураком, только глазами хлопаю. Честное слово, забыл, что делать надо. Командиру спасибо: рявкнул он на Рубахина и — ко мне:

— Стопор!

— Есть! — у меня руки сами сработали, как молния.

— Крышку!..

Поднял я крышку, освободил зажатую ленту, перекошенный патрон — долой, крышку — на место:

— Движок!..

Вовремя младший сержант подсказал, а то бы я опять смазал... Потом рванул рукоятку затвора, и пулемет сразу забился, как припадочный. Рубахин молодец! Видно, он все время за мишенью следил, и ему мига хватило ее изрешетить.

Когда вернулись на исходный и вылезли из машины, не знал, куда глаза девать. А лейтенант Карелин тут как тут. Ну, думаю, сейчас начнется головомойка. Даже под ложечкой заныло. Глянул на лейтенанта одним глазом, а он улыбается. И говорит:

— С боевым крещением вас. Для начала ничего. Молодцами называть не стану, но ничего. Для начала.

И тут Рубахин цедит сквозь зубы:

— Так плохо я не стрелял еще никогда. А все из-за них вот, — и кивает в нашу с Беляковым сторону.

Тогда младший сержант Головкин прямо прошипел:

— Замолчите, вы!..

Лейтенант осерчал. Нахмурился, оглядел нас и сухо так произнес:

— Разберемся. Вы, ефрейтор Рубахин, не бойтесь за свою репутацию. Лишать вас первого класса никто не собирается. Пора уж знать, что из танка стреляет экипаж, а не один наводчик. Только я не думаю, что репутация экипажа для вас не так дорога, как личная.

Вижу краем глаза — Рубахин голову опустил, а лейтенант говорит командиру танка:

— Сдайте оставшиеся боеприпасы и гильзы. Разбор попозже проведем, когда остынете немного.

Опять улыбнулся и ушел сразу. Но тут Головкин взял слово. Я даже испугался, когда в лицо его посмотрел. Такой добродушный парень и вдруг — злой, как медведь, поднятый из берлоги среди зимы. Надвинулся на Рубахина и буквально рычит:

— Зарубите на носу, товарищ ефрейтор: если вы еще хоть раз поведете себя в танке, как истеричная баба, я вас просто высажу! И не пущу в машину, пока буду оставаться командиром. Кто вам позволил во время стрельбы орать по танко-переговорному устройству, оскорблять членов экипажа?

Рубахин, видно, тоже опешил, молчит, смотрит под ноги, а младший сержант — свое:

— Для начала объявляю один наряд вне очереди за недисциплинированность. И советую сейчас же извиниться перед Ильченко за «салагу».

Тут уж Рубахин взвинтился:

— Еще чего! Я из-за него чуть двойку не схватил. Подумаешь, салагой назвал! Слово-то популярное. Еще не так надо было...

— Р-разговор-рчики! — опять рассвирепел Головкин.— Не хотите — ваше дело, только потом на себя пеняйте. А сейчас все — марш на пункт боепитания!

Шли мы гуськом по грязи, не разбирая дороги — ни разговаривать, ни глядеть на встречных не хотелось. Худо, когда люди рядом с тобой ссорятся и ты сам тому причина. Конечно, Рубахин немножко грубиян и зазнайка похлеще меня, но, по-моему, сегодня Головкин зря на него напустился. Ему меня бы взгреть за халатность. А он только и сказал:

— Понял, что значит один перекошенный патрон?

— Еще бы!

Сам я вроде того перекошенного патрона оказался на этой стрельбе. Нос Рубахину утереть хотел, ловкость рук показать, а про экипаж-то не подумал...

И все же в ту минуту кроме досады и неловкости от ссоры командира с наводчиком возникло и такое ощущение, будто неудачная стрельба связала нас одной веревочкой. Выпутываться из этой неудачи придется всем вместе.