Владимир Возовиков - Время алых снегов

Позже подошел я к Рубахину и говорю ему тихонько:

— Ты, Сергей, не надо, не извиняйся — сам я виноват. А младшему сержанту давай скажу, будто ты извинился.

Как он окрысится:

— Я те скажу!

Вот ведь до чего скверная история получилась!»

Ефрейтор Сергей Рубахин:

«Воображаемый читатель! Для начала мне б тебя за нездоровое, так сказать, любопытство соленым словцом припечатать — ты ж как-никак в чужой дневник запустил глаз. Однако мне нынче сочувствующий свидетель нужен — пусть воображаемый. Да и ты небось полагаешь: коли написано, то должно быть и прочтено. Так что валяй! Почитывай! Однако ежели думаешь — сейчас пойдут сплошные откровения двадцатилетнего, засидевшегося в казарме мужика насчет девочек, — закрой сию тетрадь!.. Не закрыл?.. Тогда на ушко тебе по секрету шепну: тех, которые не только в личное время, но и стоя на посту об одних девках страдают, презираю в упор и на расстоянии. А пишущих страдателей презираю втройне.

Хочешь читать дальше — послушай историю про Жучку. Про ту самую, что и доныне при нашей солдатской столовой благополучно кормится. Познакомились мы с ней не то на третий, не то на тринадцатый день службы моей в полку, когда выпало мне удовольствие в наряде на кухне вкалывать. С этого все служивые люди начинают карьеру. В то время фамилию Рубахина в полку, наверное, один непосредственный мой начальник помнил, да и то нетвердо. Про лицо уж и не говорю. Когда новобранцев обкатают под нулевку, да обрядят в робы, которые до смеха одинаково на всех топорщатся и сзади, и спереди, и по бокам, да сведут в одну команду — родная мама не отличит своего. Зато Жучка сразу меня отличила. Только я за порог столовой — она уж вертится под ногами, лохматым хвостом повиливает, облизывается, в лицо смотрит синим собачьим взором — прямо душу вытягивает. И чем я ей приглянулся? Сроду ведь собак не держал. В общем, подкупила она меня, эта цыганистая собачонка. Стал я возле повара мелким бесом крутиться. Он за чем-нибудь потянется, чего-нибудь пожелает, а я уж тут как тут: подам, поднесу, подсоблю и байкам его к месту поддакну.

Гляжу, несет он мне изрядный кусок ветчины с белым хлебом — за старательную, мол, работу. У меня слюнки потекли: ветчина-то в полку готовилась, на доппаек, — это вам не из магазина лежалый товар. Однако сам я только на вкус попробовал, остальное Жучке понес. Вот ведь как в душу влезла, угодница! Бросаю ей маленькими кусочками, чтоб угощение распробовала как следует, а она ловит на лету, глотает в один момент да еще и ворчит недовольно: видишь ли, все ей подай сразу. Ах ты, тварь неблагодарная! Ну, погоди! Попала мне под руку пустая консервная банка, а в кармане медная проволока случайно оказалась. Скормил Жучке остатки лакомства и стал потихоньку банку к ее хвосту прикручивать. Поначалу терпела — небось на «доппаек» рассчитывала, все обнюхивала карманы. Я и потерял осторожность, до боли прищемил хвост проволокой. Враз озверела моя Жучка: взвыла и — цап меня за палец! Я тоже взвыл, а она — шасть через дорогу от столовой, прямо на строевой плац.

Бог ты мой! На плацу-то общее построение! Шпалеры батальонов в недвижности замерли. Пряжки и пуговицы на солнце огнем горят. Ладони у козырьков костенеют. Оркестр гремит — встречный марш наяривает. И выкатывает Жучка с левого фланга (хорошо хоть с левого!), верещит, стерва, словно за ней стая волков несется, да винтом, винтом возле дирижера — хвост зубами ловит, а банка гремит по асфальту, аж искры летят. Какой тут марш! Кинулись два взвода Жучку ловить, а она, сатана, назад, к столовой, прямо мне в ноги — вот он, мол, главный нарушитель порядка. И это в благодарность за царское угощение!

Вывел меня потом комбат перед целым батальоном и спрашивает: .

— Видали собачьего конструктора? Таких у нас еще не бывало...

Вот так и прославился Сергей Рубахин на весь полк сразу. Кому ни представишься — начинаются усмешечки: «А, это тот самый «собачий конструктор»!»

Слава — штука приятная. Да не та, когда ты у начальников вроде мозоли на глазу. Что ни работа подвернется, старшине сейчас же и приходит первым на память «собачий конструктор». Понял я: с такой славой спокойной жизни не будет. Дайка, думаю, я ее другой славой перешибу. Поднатужился на тренировках и с первой же стрельбы пятерку привез. Слышу разговор: «Неужто тот самый Рубахин?» Ага, значит, еще и сомневаются в моих талантах? Ну-ну! Поживем — докажем. И что вы думаете? Доказал. Через два месяца кандидатом в отличники записали. А там уж отступать некуда — пошел Рубахин в гору. Старшина, правда, долго еще с недоверием косился, однако во все дырки совать перестал. Отличники, они славу взводу и роте добывают, их иной раз и поберечь не грех. Опять же кому первому при случае увольнительную в город дадут? Конечно отличнику. На слеты, на торжества, делегатами к шефам кого посылают? Не отстающих же и не середняков! Как говорится, жизнь богаче и разнообразнее, если ты отличник. А стоит это не так уж и дорого. Не лови ворон на занятиях, получше слушай, работай старательнее да делай, что говорят, поточнее. Нормативы, даже самые высокие, они на среднего человека рассчитаны. А от занятий по боевой подготовке все одно никуда не денешься. Так уж лучше весело работать, чем тоскливо прозябать, грустя и мечтая, когда командир взвода втолковывает тебе принципы стабилизации танкового вооружения.

И душе приятно, если хвалят, хоть это, конечно, и не главное. Командование черев полгода службы моей в полку благодарственное письмо на завод послало. Говорят, на комсомольском собрании цеха его читали. И работал-то я там три месяца после школы — небось уж и фамилию забыли, а теперь пишут, что ждут и с радостью встретят. Потом краткосрочный отпуск на родину предоставили. А кабы в середняках плелся да по-прежнему в «собачьих конструкторах» числился?!

Встретил меня отец и говорит: «Опасался я за тебя, Серега. Разгильдяистым парнем ты рос, один в семье — вот и разбаловали. Спасибо скажи армейскому коллективу, что благотворно на тебя повлиял»,

Возможно, так оно и есть, но только без участия Жучки тут не обошлось, хотя из-за нее, чертовки, пришлось зверские уколы помимо прочего терпеть. Палец-то она мне до крови прокусила. От медиков в армии не отвертишься, тут не «гражданка».

Рассказал отцу, он хохочет. Жучка, говорит, случайный фактор. Главное — тебе в армии показали, с какой репутацией жить на земле скверно. Если ты даже только ради собственного спокойствия пожелал доброй славы добиться — это уже кое-что. Взрослый человек начинается с привычки к порядку. Остальное поймешь, когда ума прибавится.

Будто его у меня нынче мало!

Я к чему это все? А к тому, чтобы пояснить: у ефрейтора Рубахина есть свое самолюбие, он себе не враг и ему хочется дослужить положенный срок не как-нибудь, а по-доброму. Ценить надо! Я ж не упирался, когда меня в молодой экипаж назначали для усиления: требуется, — значит, усилим! Нашему Головкину радоваться бы, да советы мои слушать, да условия мне подходящие создавать — я ж как-никак «старик». При случае за четверых сойду. Так ты ко мне поуважительней, побережливей, и я добром отплачу. Молодым еще эвон сколько тянуть лямку, им свою славу заработать надо, им лишний труд только на пользу. А мне моей славы до конца службы хватит, я ведь могу и начать волынить потихоньку.