Станислав Калиничев - У «Волчьего логова» [Документальная повесть]

«Смертью будет покаран каждый, кто прямо или косвенно поддерживает или укрывает членов банды, саботажников, бродяг и сбежавших из лагеря, или окажет кому-либо из них помощь в пропитании или еще в чем-либо. Все его имущество будет конфисковано. Точно так же будет покаран тот, кто не известит своего старосту, ближайшего полицейского начальника, войсковую команду или немецкого сельскохозяйственного руководителя о появлении банд или сбежавших…»

Тому, кто окажет помощь фашистам, было обещано денежное вознаграждение. Внизу подпись: «Рейхскомиссар Украины КОХ. Ровно, июнь 1942 г.».

Взволнованная прочитанным, Александра Мефодьевна только теперь в полной мере осознала, какой опасности она подвергала людей, к которым шла. С чего начать разговор, как пояснить Марфе Давыдовне Полянчук, бывшей учительнице, причину столь поспешного и тайного отъезда сына? Однако, только она переступила порог Марфиной хаты, как забыла о своих сомнениях.

Увидав ее, Марфа Давыдовна обняла, расцеловала, подала стул. Учительница была еще молодой, красивой женщиной. Только на висках пробивалась едва заметная седина и еще больше стали глаза: глубокие, умные, все понимающие.

Учительница сама повела разговор. Не давая воли чувствам, рассказала, как с последним эшелоном наших войск оставил Калиновку ее старший сын Юрий. Вот уже год она ничего не знает о его судьбе. Александра Мефодьевна, в свою очередь, рассказала о событиях в Павловке, про расстрелы и аресты заложников.

— Неделю назад арестовали Милентия Кульчицкого, а теперь ищут моего Гришу. Ему надо уехать отсюда немедленно. Вот и пришла к вам, чтоб из вашей хаты прямо к поезду его проводить… А то его на перроне задержать могут.

— Тут надо подумать. От нас перрон не видно, надо, чтоб кто-то возле вагона стоял, — вслух размышляла Марфа Давыдовна, — а другой на улице подавал знак.

— Все это хлопцы сделают… — увлекшись беседой, заметила Александра Мефодьевна.

— Какие хлопцы?

— Какие, да из ихних же… — Она уже хотела назвать имена, одинаково знакомые и ей и учительнице, но тут же спохватилась. Ей было строго-настрого приказано никаких имен не называть. — Ну, с которыми он дружил…

Учительница, конечно, заметила, как осеклась ее собеседница, и с грустной улыбкой сказала:

— Я понимаю, Александра Мефодьевна, что у него есть друзья, как и у каждого парня его лет. Вот пусть бы кто-то из них и пришел сюда, посоветовались бы, разработали бы своего рода план… Тут надо действовать наверняка.

— А давайте вот вдвоем и посоветуемся! — схитрила мать.

— Какой из меня советчик, — терпеливо, как школьнице, сказала учительница. — Есть советчики получше меня.

— Кто? — насторожилась Александра Мефодьевна.

— Хотя бы я.

С этими словами, отодвинув пеструю занавеску, из второй комнаты к ним вышел незнакомый Александре Мефодьевне мужчина лет сорока. Говорил он по-русски, слова получались четкие, жесткие.

— Знакомьтесь, — сказала учительница.

— Блохин, — протянул он руку.

Александра Мефодьевна пугливо отпрянула, но потом поспешно встала и пожала ему руку.

— А вы не волнуйтесь, — спокойно, размеренно выговаривая каждое слово, сказал он, — у меня больше оснований бояться, но, как видите, я даже согласен помочь другим. К сожалению, только советом…

Держался он уверенно, был подтянутый, с военной выправкой. Гражданский пиджачишко совсем не шел ему.

— Извините… — Александра Мефодьевна не знала, как назвать его: Блохин, товарищ Блохин или пан Блохин? Поэтому решила никак не называть. — Извините, но я хотела только договориться насчет того, чтобы Гриша пересидел здесь до поезда. А больше я ничего не знаю.

— Это не беда. Пусть подойдет кто-то из его товарищей, и мы гут все подготовим.

— Хорошо. Хорошо. Я пойду. До свидания… — заторопилась она.

Марфа Давыдовна провела ее до крыльца и, заглянув в глаза, сказала:

— Передайте вот что: Марфа Давыдовна ручается за этого человека. Ему можно доверять. Ясно?

Через несколько дней Петро Довгань, Петро Волынец и Игорь Коцюбинский направились в Калиновку, чтобы разведать обстановку. Шли втроем, чтобы там можно было соблюсти все предосторожности.

Не успели дойти до края села совсем немного, когда навстречу им вышли трое в форме — два немца и полицай. Узнали в третьем Чумака. Это было особенно некстати. Петро Довгань сунул руку за пазуху, где лежал парабеллум, и поставил его на боевой взвод.

Когда поравнялись, немцы сняли с плеч винтовки, поставили их прикладами на землю и один вяло сказал:

— Хальт!.. Документ…

Хлопцы вытащили аусвайсы, а Игорь полицейское удостоверение. Петро Довгань сверлил глазами Чумака, но тот, повернувшись к нему боком, сказал немцу:

— Пан жандарм, эти все трое товарищи Милентия Кульчицкого и Гуменчука Григория, которого ищут. Одна компания.

Из всего этого немец понял только слово «товарищи». Тыча пальцем то в Довганя, то в Волынца, он спросил, растягивая это слово:

— То-ва-ри-щи? Кам-ра-де?

— Да, да! — широко улыбаясь, сказал Волынец по-немецки. — Мы с ним камрады. И я, и вот Игорь, он в полиции служит, и Петя. Все мы когда-то с вашим коллегой, — Волынец кивнул в сторону Чумака, — учились в одном классе. Мы его товарищи.

Все это Волынец говорил по-немецки, быстро, не задумываясь, со смешком. Немцы смотрели на полицая. Тот не возражал, потому что ничего не понимал. Он даже разинул рот от напряжения, пытаясь вникнуть в смысл слов Петра.

Немцев же такие сентиментальные воспоминания совсем не интересовали. Один из них нетерпеливым жестом остановил Волынца и, повернувшись, зашагал дальше. Полицай и второй жандарм пошли за ним следом. Чумак ничего не мог понять, но и дальше объяснять что-либо немцам не решался. Могли дать по зубам, чтобы не был навязчивым.

Когда хлопцы пришли в Калиновку, Игорь направился в свою железнодорожную полицию, в казарму, чтобы узнать, спокойно ли вокруг. В любом случае его пропуск и форма полицая могли пригодиться. Волынец остался караулить возле дома. Порог переступил только Довгань.

Но дома, кроме Мити — младшего сына учительницы, никого не оказалось.

— Вы посидите трошки, а я сейчас позову дядю Григория.

Митя надел пеструю кепочку и выбежал из дому. Петро тоже вышел на крылечко, стал в тени под вишней и, подождав, пока подойдет Волынец, сказал:

— Последи, сколько их будет идти. Блохина нет. Митя побежал за ним.

Вернувшись в дом, Довгань сел у окна. Вскоре пришел и Блохин. Вошел, улыбнулся, протянул руку.

— Блохин.

— Петро… Довгань.

— Это что, фамилия или кличка?

— Я ж у вас не спрашиваю…

— Ну хорошо. На чем погорел ваш товарищ?

— Хотел украсть велосипед… Пацан еще. Покататься захотелось.