Станислав Калиничев - У «Волчьего логова» [Документальная повесть]

У порога стояли Петро Волынец, Сеня Богачук и еще какие-то парни.

— Керосина возьми, — сказали ей.

Взяла в коридоре банку с керосином. А когда вышли на улицу, Довгань спросил:

— В комендатуре была?

— Была.

— Веди.

Дорогой она подробно рассказала, каково расположение комнат в комендатуре, где лежат документы, как проникнуть в нее… Ночь была светлая. В морозном небе горели звезды, светился молодой снег. Когда шли мимо зернохранилища, на улице никого не было. Полицай, охранявший его, еще издали заметив ораву немцев, спрятался от греха подальше и наблюдал за ними из-за укрытия.

В эту ночь Таня долго не могла уснуть. Она прислушивалась к каждому шороху. Вдруг где-то в самом центре села раздался выстрел, за ним другой. Автоматная очередь. И вот уже несколько автоматов, захлебываясь, залаяли, как деревенские злые псы. Потом все стихло.

Таня сжалась под одеялом. Прислушивается. «Что там произошло? Как там у хлопцев? Хоть бы с ними беды не случилось».

За окном послышались голоса, шаги. Подплыла и остановилась какая-то тень. Через тюлевые занавески видны силуэты вооруженных людей. Таня обмерла: «Неужели вернулись хлопцы? Может быть, раненого некуда деть — решили занести? Может быть…» Вскочила с кровати и бросилась в сени, чтобы открыть быстрее дверь. Но тут будто ее в грудь толкнули. Остановилась. Еще раз бросила взгляд на окно. Прислушалась. Стоят, разговаривают. Голоса незнакомые. Постой-постой… Вся напряглась. Мамочки! Да это же голос местного полицая. Ну, конечно, гундосит. А вот… немец что-то белькает по-своему.

Осторожно, чтобы не скрипнуть половицей, отошла от дверей, легла. Снова скрипит снег. Ушли. Таня лежала как в забытьи. Когда раздался стук в дверь, вздрогнула. Но осталась в постели. Прислушалась. Стучат снова. Только тогда поднялась.

— Кто там?

— Я, Таня.

Это Люба пришла с работы. Схватила сестру за рукав и потащила в угол, чтобы не разбудить мать.

— В селе полно фашистов, — рассказывала сестра, — вся полиция на ногах, ищут какую-то девушку в белом платке и белом полушубке. Говорят, ходила с вооруженными людьми — это были партизаны. Полицай возле зернохранилища видел. Меня задержали, все допытывались. Но я в черном.

— А что случилось?

— Сожгли все документы в комендатуре, на масло-пункте побили аппаратуру, все масло забрали. Зав-пунктом жандармы уже арестовали за то, что долго не отправлял масло со склада.

— Тс-с… Тише, — прервала Таня рассказ сестры. — И вообще матери ничего не говори. Они тут были. Понимаешь? Партизаны были у нас. Все думали, что немцы.

В Черном лесу все было почти так же, как в Павловском: такая же снежная яма, такая же постель из хвои. Разница лишь в том, что в лес возле Павловки связной мог добраться за два часа, а чтобы прийти сюда и вернуться в Павловку или Калиновку, надо было потратить день, миновать несколько немецких постов, да еще и перейти Буг.

Зарываться в снег с каждым разом было все труднее. Уже неделю партизаны жили как волки. Хорошо, если раз в сутки удавалось поесть. Люди почти не спали — не давал холод. Длинные переходы изматывали. Каждый мечтал об отдыхе. И вот однажды вечером к комиссару отряда П. Волынцу подошли двое из бывших железнодорожных полицаев.

— Товарищ комиссар, — втянув голову в плечи, официально и с опаской сказал один из них, — мы хотим вас просить… Хотим сказать… Отпустите нас!

Волынец вначале не понял, в чем дело. В темноте ему не было видно лиц собеседников. Луна и незапятнанная белизна снега позволяли хорошо различать фигуры людей, но не лица. Комиссар озабоченно спросил:

— Куда вас отпустить?

— До дому.

— Не можем мы в снегу спать, сил больше нет, — пожаловался другой. — Я вот если еще раз влезу в эту яму — умру, не встану.

Петро Малой позвал Довганя.

Тревожные ноты в голосе Волынца привлекли внимание и других бойцов. Вместе с Довганем подошли Игорь, Вася, Оля.

— Вот полюбуйся — первые дезертиры. Они хотят уходить домой, к маме.

Партизаны молчали. Только пар от дыхания поднимался над группкой людей, в центре которой стояли те двое. Даже те, кто ладил ночлег, пришли сюда, учуяв что-то недоброе.

— Так что будем делать? — спросил Волынец. — Разве мы имеем право отпустить их? Они возвратятся в село, а там, естественно, попадут в лапы к фашистам и на первом допросе все расскажут. Тогда фашисты расстреляют наших родных, сотни односельчан…

— Какие будут предложения? — спросил Довгань. — В нашем положении есть только один безопасный выход: судить дезертиров, как изменников.

— Расстрелять! — замерзшими губами сказала Оля.

— Расстрелять! — поддержал ее Игорь.

Остальные молчали. Их было не так много — остальных. Еще два-три голоса, и судьба дезертиров будет решена.

— Хлопцы, за что же? Мы не стали служить фашистам. Мы не враги. Вот только не можем в снегу спать…

Оба они понимали, что еще несколько минут, и их расстреляют. О побеге не могло быть и речи. Дезертиры знали, что система связей подпольщиков действует безупречно. Они не догадывались, что через организацию «шули» Волынец и Довгань были связаны со множеством сел своего и прилегающих районов. Бывшие полицаи только диву давались, когда, подходя ночью к какому-то селу, Волынец встречал на околице местного хлопца или девушку, узнавал, что происходит в селе, и спокойно шел впереди отряда. На другой околице местный проводник, оставляя их, возвращался домой. Им это казалось волшебством — в отряде десяток человек, но в любом селе есть свои глаза и уши.

А ведь самое страшное — прятаться, когда не знаешь, от кого. Нет, бежать из отряда они не хотели. Хотели выпроситься. Но дело оборачивалось не так, как они рассчитывали.

Вася Гуменчук — всегда и всем довольный, всегда ко всему готовый и безотказный Звонок — сказал:

— Есть у нас командиры, пусть и решают. Мы им доверяем.

Васю поддержали. Довгань и Волынец отошли в сторонку, стали совещаться. А эти двое ждали решения своей судьбы. От них все отошли, они были одиноки, как прокаженные…

Конечно, холодный разум подсказывал, что живыми из леса выпускать этих двоих нельзя. Нельзя из-за них рисковать жизнью всего отряда. Но и в лесу их оставлять рискованно. Ведь оба изменили Родине дважды: и когда взяли оружие из рук врата, и теперь, решив дезертировать, хотя хорошо знают, что только кровью могут смыть свою вину. Выход один — расстрелять.

Но как убьешь человека, с которым делился крохами хлеба, с которым спал в одной снежной яме, согреваемый его дыханием? Условия, в которых оказался отряд, не из легких, поэтому, возможно, еще кто-то не выдержит. И если этих двоих расстрелять, то другие не станут проситься — уйдут тайком.

Взвесив все обстоятельства, командир и комиссар отряда после совещания объявили: дезертиров прогнать, предупредив, что до освобождения Винничины от фашистов ни один из них не имеет права показываться людям на глаза.