Василий Ванюшин - Штурм

После огня — ледяная вода… Шестопалов потерял сознание. Но Лептин был уже возле него. Он схватил лейтенанта за ворот и, не чувствуя под собой дна, греб одной левой рукой. С берега кинули деревянную плаху, старший сержант поймал ее. Еще один танкист бросился в реку.

Они долго барахтались в воде, потому что невозможно было подняться по отвесному берегу. Помогли саперы, у них нашлась веревка.

В одном из домов, ближе к мосту, обосновался медицинский пункт. Шестопалова принесли сюда. У него особенно сильно были обожжены руки, ноги выше сапог, крепко прихватило огнем лицо. Ему сделали уколы, наложили повязки и оставили в покое. Лептин остался с ним. Старший сержант видел вместо лица белую повязку и между бинтами темные узкие глаза без ресниц.

— Докладываю, товарищ лейтенант. Мой танк уже ремонтируют, а ваш годится разве в переплавку. Убитых нет.

Лептин умолк. Шестопалов прикрыл глаза, а когда открыл — в них стояли слезы.

— Не горюйте, товарищ лейтенант. Я знаю, о чем вы думаете. Не надо горевать. Лицо ваше после ожога румяным останется на всю жизнь, ей богу! Видел я в госпитале обожженных танкистов — кожа, как у младенца. Будете писать из госпиталя, сообщите домашний адрес. А мы тут всем батальоном напишем вашим родным: геройски сражался лейтенант Шестопалов, гордитесь!

Так говорил, утешая, Лептин. Комбинезон его распахнулся. На гимнастерке поблескивали большая звезда ордена Славы и медаль «За отвагу».

Пришла санитарная машина. Шестопалова осторожно положили на носилки. Лептин помогал санитарам. Уже начало светать, поблек огонь пожаров. Хорошо был виден Прегель и все, что творилось на нем.

У машины образовалась небольшая очередь. Санитары аккуратно устанавливали носилки с лежачими ранеными. Лептин указывал Шестопалову:

— Смотрите, товарищ лейтенант! Амфибии тянут паром. На той стороне понтоны подвезли. А вчера, помните, мы слышали разговор, будто реку хотели форсировать на плотах. Это же зря людей мытарить и губить. У нас такая техника! Смотрите, скоро мост будет готов.

Но Шестопалов не мог повернуть головы и посмотреть. Он видел только небо, стену дома и часть крыши.

А по реке, вздымая бурные косые волны, неслись бронекатеры.

— Матросы, товарищ лейтенант! — восторгался Лептин. — На катерах. Честное слово, матросы. В бушлатах и бескозырках. И флот с нами — вот как, едрена маковка! Танки, самоходки, артиллерия, самолеты, флот…

Санитары подняли носилки с Шестопаловым. Сейчас поставят в машину. Лептин сказал:

— Ну, будьте здоровы, товарищ лейтенант, пишите!

У Шестопалова опять навернулись слезы, и он мог проститься лишь движением опаленных век. Машина тронулась.

Вот и все — отвоевался и отслужил Валька Шестопалов. Прощай, фронт, прощайте, танки и боевые друзья! Кенигсберг будет взят без него, полная победа будет завоевана без него. Теперь — госпиталь, затем — здравствуй, родной Урал!

Но не радовался Шестопалов тому, что война для него кончилась, он скоро вернется домой. Приедет домой двадцатитрехлетний парень с изуродованным лицом, и руки будут как у старика, со сморщенной кожей — чего уж тут утешаться! Приедет начисто смывший с себя давнее пятно и в доказательство — рубцы на теле. Но ни одного ордена!

Так сложилась фронтовая судьба Шестопалова.

Все операции, в которых участвовал Шестопалов, а он участвовал в битве на Курской дуге, в освобождении Киева, в наступлении от Витебска до Прибалтики, заканчивались успешно, разгромом немцев, но раненный, он выбывал из строя и ничего не знал о наградах, а последнюю — орден Красного Знамени — не успел получить.

Кроме рубцов на теле и следов ожога хоть один бы орден на грудь! Чтобы видели односельчане, каким стал Валька Шестопалов. Не только загладил прошлое, но и отличился в боях за Родину.

Без Шестопалова возьмут Кенигсберг. И даже писарь в штабе, за всю войну не получивший царапины, будет награжден.

А может, вспомнят и о Шестопалове? Вспомнит генерал Гарзавин — ведь был приказ о награде и он не должен затеряться! Может, не забыли Шестопалова те командиры по приказу которых он ходил в атаки у Киева, под Ленинградом, около Витебска и Риги?

Полагая, что дворец Бисмарка превращен немцами в сильный опорный пункт, Булахов приказал сначала обойти его и затем штурмовать.

Вот и дворец «железного канцлера», массивный, с высоким цокольным этажом, обнесенный чугунной оградой с торчащими острыми копьями. Весь он замер, насторожившись. Черные хлопья сгоревшей бумаги легко кружились в воздухе.

А из окна верхнего этажа свисала простыня. Фрицы сдаются без боя!

Облегченно вздохнув, комбат приказал штурмовому отряду двигаться дальше, а во дворец послал группу автоматчиков и, на всякий случай, подошедший после ремонта танк Лептина.

Красноармейцы увидели при входе внутрь дома гардероб, как в Театре. В большом зале слева была стойка и за ней буфет. У задней стены — возвышение, полукруглая площадка; там стояли стулья и сверкали сложенные музыкальные инструменты. Словно только что закончился концерт и люди разошлись все, кроме билетерши.

Пожилая, чопорно одетая женщина с белой наколкой на седых волосах пыталась что-то объяснить русским солдатам, но они устремились в верхние этажи, осмотрели каждую комнату — немцев не было. И на чердаке пусто. Дробно стуча сапогами, автоматчики спустились в зал и замерли от удивления.

Выстроившись в ряд, стояли девушки или молодые женщины, в белых платьях и легких туфлях, все одинаковые — с застывшими улыбками на подрумяненных лицах. Воздушные создания, порхающие в танце, — таких видели в кино и на сцене театра, и эти, надо полагать, появились из-за ширмы, закрывавшей стену и дверь за музыкальными инструментами.

— Старшой, куда мы попали? — тихо спросил Лептина сержант-автоматчик.

— На театр похоже…

И не страшный грохот улицы доносился сюда, а чудилась отдаленная музыка, слышался женский хор. Стало неудобно держать в руках оружие, оно показалось лишним, неуместным тут.

Немая сцена продолжалась. Девушки смотрели с неизменными, заученными полуулыбками, ожидая чего-то. Дверь в зал отворилась, вошли капитан из штаба полка, переводчик Ольшан и трое красноармейцев. Сержант-автоматчик доложил:

— Товарищ гвардии капитан, немцев в доме не обнаружено, здесь одни артистки.

— Что еще за артистки? — недовольно проговорил капитан.

К нему, семеня, быстро подошла пожилая немка и заговорила улыбаясь. Капитан спросил Ольшана:

— Что она тараторит?

— Говорит, что здесь только женщины, то есть девушки, — еле удерживаясь от смеха переводил Ольшан. — Здесь — бордель, товарищ гвардии капитан, не что иное, как публичный дом. Такое заведение во всяком буржуазном обществе…