Василий Ванюшин - Штурм

— А уверенность, что будет польза?

— Не могу, конечно, поручиться за немцев, — ответил начальник политотдела. — Убедить их в безнадежности сопротивления, когда они находятся под единым командованием и, возможно, имеют радиосвязь с Кенигсбергом и группой «Земланд», — дело не простое. Но ведь у нас никто не сомневается, что мы скоро возьмем Кенигсберг и очистим полуостров. Капитулирует и форт. Возле него мы не прольем больше ни капли крови. Вот что важно.

— Да, да, — подхватил Сердюк, у которого даже при неминуемых потерях болела душа. — Скоро вообще конец войне. И просто грешно перед отцами, матерями, женами, детьми наших бойцов посылать их на смерть, если можно обойтись без этого. Действуйте, товарищ подполковник.

Однако в этот день направлять парламентеров было уже поздно: начинало темнеть. Майсель, неохотно согласившийся идти в форт, доказывал, что оттуда трудно разглядеть белый флаг, а и заметят, так могут оправдаться — темно! И комендант прикажет стрелять. Это вызвало у Веденеева и Колчина подозрение: надежен ли обер-лейтенант? Прав он лишь в том, что ночью вести переговоры очень трудно, лучше отложить до утра.

— Ну вот! — гаркнул Афонов. — Началась волынка. Будет же нам неприятностей с этим фортом!

— Ничего. Добьемся капитуляции без крови, — сказал Веденеев, сохраняя спокойствие и уверенность в начатое дело. — Форт — своего рода барометр, гарнизон будет реагировать на то, что происходит за стенами. В Кенигсберге дела идут успешно. Скоро встретимся с гвардейцами.

Форты восьмой и десятый на южном изгибе обороны немцев были как два крепких, глубоко сидевших клыка. Между ними с участка девятого форта, захваченного нашими войсками ранее, Гвардейская армия наносила главный удар корпусом генерала Гурьева. Здесь Гарзавин компактно держал свои тяжелые танки, готовый в удобный момент двинуть их в атаку. Стрелковый полк Булахова наступал правее железной дороги на пригород Понарт. С левой стороны от полка донесся потрясающей силы взрыв — это саперы разделались с фортом: они обнаружили несколько бочек взрывчатки, подкатили их к земляному валу и столкнули. Словно непроглядная туча нагрянула и в одном ударе молнии израсходовала весь свой грозовой заряд, — стена форта рухнула.

Наши войска двинулись к Кенигсбергу. По топкой низине шли бойцы — в грохоте немые. Ползли танки и самоходки, глубоко увязая в земле, иногда над той или иной бронированной машиной взметывался дым, будто мгновенно вырастало густолиственное раскидистое дерево.

Второй батальон полка Булахова сумел пробиться к железнодорожной станции, но встретил здесь сильный огонь противника. Булахов выдвинул вперед разведку с танками.

Шестопалов и Лептин остановились в конце улицы, выводящей к привокзальной площади. Саперы и автоматчики соскочили с брони. Танки прижались к стене дома. Впереди был Лептин, наблюдал; Шестопалов слышал в наушниках его голос:

— На площади — батарея, три пушки.

Это были остатки батарей, разбитых нашей авиацией. Искореженный металл и колеса пошли на баррикаду, перекрывшую выход на площадь. Наши самолеты уже не бомбили здесь, и немецкие зенитки стояли опустив стволы, приготовившись к стрельбе но танкам.

— Куда наведены пушки? — спросил Шестопалов Лептина.

— Сюда. Погорим, товарищ лейтенант. Эх, зеленая Улома!ꓺ

— Молчи и жди команду, — приказал Шестопалов.

«Зеленая Улома!» — мысленно передразнил он Лептина. — Наш генерал и гвардии полковник сидят в танках, находятся в боевых порядках стрелкового полка. В штурмовых отрядах, вероятно, многие погибли или ранены. Станцию враг обороняет крепко, выбить его отсюда трудно. Есть возможность зайти немцам в тыл, неожиданно ударить, помочь штурмовикам. Надо ворваться на площадь, уничтожить пушки на ней, потом двинуть вон туда, где сидят пулеметчики: они прижали огнем наших бойцов к земле. Расстояние до пушек близкое, все решат секунды. Пока танк выдвинется для точного выстрела и наберет скорость… Но без риска нельзя, не рисковать — не победить».

— Осколочным, — скомандовал Шестопалов заряжающему и затем водителю: — После выстрела — вперед! — Он вызвал Лептина и передал по радио: — Приготовиться! Я иду первым.

Танк двинулся, огибая машину Лептина. Вот он, решающий момент! А сколько их было, решающих моментов, если Шестопалов за три года войны идет в шестом танке! Шестопалов — в шестом… Не роковая ли, на самом деле, эта цифра?

Эх!ꓺ

К черту все! Вперед!

Мотор взревел во всю мощь. Выстрел! Танк рванулся, высекая гусеницами искры из каменной мостовой. Он врезался в баррикаду, подцепил и взвалил на себя весь этот металлический хлам. Может, это и спасло танк. Снаряд угодил прежде в мешанину горелого железа и не пробил броню. В следующую минуту две вражеские пушки были раздавлены. Танкист-стрелок рубил пулеметным огнем разбегающихся немцев.

— Погуляем, черт возьми, по вокзалу, — услышал лейтенант радостный голос Лептина.

Можно бы ворваться в широкие двери вокзала, под стеклянную разбитую крышу, подавить спрятавшуюся в углах пехоту, уничтожить штаб противника, но Шестопалов скомандовал:

— За мной!

Оба танка повернули к длинному зданию, возле которого ровно, поленницей, лежали мешки с песком, защищая весь нижний этаж. Танковые пушки и пулеметы ударили в окна-амбразуры.

Отсюда стали видны железнодорожные пути, блестящие рельсы на черных от масла шпалах и эшелоны, эшелоны. И там продвигались наши лобастые самоходки и, прижимаясь к домам, двигались полусогнутые, крадущиеся фигурки автоматчиков, — как тени скользили на белых стенах.

— А ведь мы, черт дери, взяли станцию, товарищ лейтенант! — кричал Лептин. — Почему теперь не ругаешься?

Шестопалов не упрекнул его ни за надоевшее «черт дери», ни за обращение на «ты». Он спросил:

— Кто это — мы?

— Да все, товарищ лейтенант, и мы — тоже.

Шестопалов выбрался из танка, осмотрел его кругом.

На лобовой броне глубокая царапина — снаряд срикошетил. В машине Лептина — никаких повреждений.

За короткое время на станции собрались все подразделения Булахова, подходили соседние части. Здесь была главная железнодорожная станция Кенигсберга, на ее путях застряло множество эшелонов.

Бойцы-штурмовики шли вдоль линий, равнодушные к тому, чем загружены вагоны. Вдруг остановились, увидев сапоги. Три вагона были разбиты и вспороты пушечно-пулеметным огнем нашей авиации, из них вывалились на землю скользкие, попарно связанные сапоги, офицерские — хромовые, блестящие. Как с неба упали.

Обувка у многих наших бойцов поизносилась. Прикинув глазом размер сапог, они садились на рельсы, сбрасывали грязные обмотки и разбитые ботинки. Веселый разговор катился по железнодорожным линиям.