Василий Ванюшин - Штурм

Майсель не ожидал этого. Комендант, старый хрыч, помнит о Гаагской конференции, и он формально прав, если существует определенное положение насчет парламентеров и о правилах переговоров. А русский генерал и его офицеры не подумали об этом, но скорее всего — делали пробный шаг. И вот командование гарнизона показало на дверь.

— Что будем делать? — спросил он у Штейнера.

Но тот, занятый мыслями о гауптмане, отводивший глаза от него, соображал плохо и ничего не ответил. Майсель сказал коменданту:

— Господин майор, нам могут не поверить, когда мы передадим ваш ответ, могут сделать вывод, что вы не хотите переговоров, сразу же будет отдана команда, и гарнизон погибнет. Это ужасно!

Комендант, выслушав, помялся и сказал с неизменной сухостью:

— Мы пошлем своего офицера, но старший из вас останется здесь. Кто вы по званию?

— Гауптман, — соврал Майсель. — И я прошу, чтобы ваш гауптман пошел с моим товарищем, он тоже офицер.

Бычий глаз презрительно усмехнулся — этого еще не хватало. Комендант выразил сожаление:

— Господин гауптман не совсем здоров.

И опять старый хрыч оказался прав: офицер в таком состоянии не годился в парламентеры, с пьяным не может быть серьезного разговора. Надо все же искать выход.

— Пауль, вы согласны остаться? — спросил Майсель.

Штейнер боялся гауптмана. Бычий глаз не посчитается ни с какой конвенцией и может застрелить.

— Вы же слышали… — намекнул он на то, что говорил писарь. — Мне оставаться нельзя.

— Трус! Ты же парламентер…

— Не могу.

— Хорошо. Останусь я. Доложите подполковнику и генералу все подробно, и если по вашей вине произойдет недоразумение… Смотрите! Я знаю, когда надо жалеть, когда быть беспощадным.

Комендант послал со Штейнером своего обер-лейтенанта. Майсель достал пачку хороших папирос и закурил. Дым, приятно душистый, щекотал ноздри офицерам, знавшим в форту лишь заплесневелый табак, разбавленный древесными листьями. Майсель протянул раскрытую пачку. Никто не взял русскую папиросу.

— Я предвидел это. Но не думал, что они будут серьезно цепляться за пункты конвенции. Подлость высшей степени. Когда они убивали мирное население и военнопленных, конвенции для них были ничто. Истязали даже врачей, сам очевидец.

Веденеев собрался было рассказать, что выпало увидеть летом сорок первого года на берегу Десны возле палаток нашего медпункта, пожалуй, самое страшное за всю войну, и не смог.

— Да, фашисты не считались с международным правом с первого дня войны, даже раньше, в своих планах. А теперь — пунктуалисты какие! Мы научились ненавидеть и воевать, но вот разговаривать с врагом… Однако начали дело, будем кончать. Вы согласны?

— Пойду, — ответил Колчин.

— Предложения?

— Старшим послать комбата Наумова. Он майор. Я знаю его немного. Культурный человек, с интеллигентными манерами.

— Где уж тут! — усомнился Веденеев. — Давно воюет. Один этот форт нервы ему испортил.

— На всякий случай Наумову полезно осмотреть форт внутри.

— Это верно.

— А что он будет говорить при своих нервах — неважно. Я переведу, что надо. И еще следует взять Игната Кузьмича.

— Зачем троих?

— Я буду очень занят, каждое слово необходимо обдумывать. Майор Наумов не знает немецкого языка. Шабунин понимает разговор, будет держать ухо востро, когда немецкие офицеры начнут перешептываться между собой.

— Одобряю, — сказал Веденеев, — Будьте настойчивы. Положение форта ухудшилось. Наши войска замкнули кольцо вокруг Кенигсберга. Ультиматум надо переделать, изложить новую обстановку и дать на подпись генералу. Нам требуется эта мирная победа. Политически очень важна, хотя и следовало бы их бить смертным боем за все, что они натворили.

— Вы, товарищ подполковник, себя и меня терзаете, — не выдержал Колчин. — Зачем это?

— Да, нам говорить — лишне. А поймут ли те, кто упрекает: «Цацкаетесь?»

Колчин шел в форт не «цацкаться». Засылать перебежчиков в немецкий тыл, раскидывать там листовки, агитировать немцев через громкоговоритель — все это нужно. А попробуй узнай, что там делали перебежчики, куда девали листовки? Какими делами занимался в Кенигсберге, например, Майсель? Он и сейчас среди немцев, в форту, и о чем говорит с ними?ꓺ

Пойти самому парламентером, сесть с немецкими офицерами за один стол, продиктовать им волю нашего командования и, находясь во вражеском окружении, добиваться безоговорочной капитуляции — вот это дело! Если форт, который дважды пытались взять штурмом и безуспешно, теряя людей, поднимет белый флаг, — это будет важная победа. Ведь там немцев, говорят, около батальона!

Доволен был и ефрейтор Шабунин, исполнявший при политотделе обязанности мелкие, самые разнообразные. Оказывается, годен Игнат Кузьмич и для более серьезного поручения.

Он побрился, подкрутил рыжие вразлет усы и выглядел прямо-таки геройски.

— Надо заменить ефрейтору Шабунину погоны на старшинские, — распорядился Веденеев. — Идите, Игнат Кузьмич, и разыщите быстренько где-нибудь.

Колчин и Веденеев подошли к генералу. Сердюк подписал ультиматум и сказал: «Добро». Он уже собрался ехать на левый фланг дивизии, как неожиданно без стука в комнату вошла Леночка Гарзавина.

Она была с чемоданчиком в руке. Приехала в дивизию из Понарта через Амалиенау. Шофер высадил ее возле медсанбата и сразу же повернул «виллис» обратно. Леночка, не заглянув в медсанбат, пошла разыскивать генерала.

На сердце у нее было очень нехорошо. Она считала себя обиженной и Сердюком, и отцом, и Ниной, которая оказалась скрытной, и все же Леночка догадалась о «неслужебных» отношениях отца со своей радисткой, о том, что ему было бы стыдно держать при себе дочь, почти ровесницу мачехе.

«Все ищут своего счастья, хотят отделаться от меня, чтобы не мешала. Мешаю даже Сердюку и Веденееву, а полковник Афонов не посмел заступиться, командир медсанбата — тоже, Колчин высокомерно поучал…»

Так рассуждала она и нагнетала в себе обиду всю дорогу.

Много тут было надуманного. В душе Леночка понимала это. Войдя к Сердюку, она заметила, что генерал насупился. Веденеев болезненно наморщил лоб, Афонов, разговаривавший по телефону, бросил взгляд через плечо и отвернулся, — и она опять с обидой подумала: в дивизии ее вычеркнули из памяти.

В длинной комнате штаба был и Колчин. Он разговаривал с Веденеевым, Сердюк слушал их. Леночка ждала, когда кончится разговор и Афонов положит трубку, чтобы подойти к генералу и доложить.

— Обер-лейтенант ждет, — слышала она молодой голос, но не видела Колчина, его загораживал Сердюк.

— Да, Майсель… — произнес Веденеев неопределенным тоном и протянул руку лейтенанту. — Ну, в час добрый!