Василий Ванюшин - Штурм

Колчин встал, спрятал сложенную бумагу в нагрудный карман и повернулся.

Он шел прямо на Леночку, потому что она стояла в дверях. Колчин показался очень высоким, волосы светились, в глазах со странной зеленоватой каемкой была радостная решимость.

Вот с таким решительным взглядом, наверное, подходят, чтобы схватить за плечи, нагнуться и поцеловать не спрашивая, поцеловать крепко, крепко…

Леночка посторонилась немного, удивляясь, почему он не протягивает рук.

— До свидания, Лена! — прошептал Колчин и взялся за скобу двери, очень тихо сказал, только для ее слуха, но эти слова раздались таким тревожно-громким шепотом, что она вздрогнула, опустила на пол чемоданчик, освобождая руки, и посмотрела ему прямо в глаза. — До свидания! — повторил он, толкнул дверь и скрылся.

«Обер-лейтенант, Майсель какой-то… Немцы! Колчин к ним идет!» — пронеслось в голове.

— Без вызова, не спросив разрешения… — услышала Леночка: это сказал Афонов и почти с той же интонацией, с какой выговаривал лейтенанту Колчину при первой встрече.

У Леночки пересохло в горле, она кашлянула в кулак и подошла к Сердюку.

— Товарищ генерал, имею поручение передать вам личное письмо.

— Вот как! — удивился Сердюк, принимая запечатанный конверт. — Садитесь, лейтенант. Гм! — на конверте не было никакого адреса. — Товарищ полковник, пока я тут разберусь, свяжитесь еще раз с Даниловым, узнайте, что нового, — попросил комдив Афонова и вскрыл конверт.

Письмо было от отца Леночки. Сердюк быстро пробежал глазами по строчкам и сразу понял, о чем речь.

— Вам известно содержание письма? — спросил он.

— Нет. Я не читала. — Леночка смотрела на него с нескрываемым укором: «За кого вы меня принимаете!» — Но я догадываюсь, о чем пишет командир корпуса генерал Гарзавин.

Ничего себе тон! Генерал Гарзавин. Не отец родной, а официальное лицо. Дела…

Сердюк ушел в соседнюю комнату, где были кровать, письменный стол, кресло, — тут он отдыхал, если выпадала возможность. Письмо прочитал не спеша.

«Здравствуй, дорогой Иван Платонович!

Извини, что в такое горячее время немного займу тебя делами личными. Мы давние друзья, поэтому буду говорить прямо.

Я благодарен тебе за то внимание, которое ты уделял моей дочери, но, думается, ты поступил неправильно, отослав ее из своей дивизии. Лейтенант Гарзавина на военной службе и обязана выполнять долг, как и все. Мы, люди военные, знаем, что нельзя допускать снисхождения даже своим близким. Армия и дисциплина — понятия неразрывные. Если лейтенант Гарзавина плохо несет службу, ведет себя неподобающе — предупредить, наказать, потребовать служить должным образом. Никаких поблажек! Прошу еще раз извинить, но это не поучение. У меня невольно получается так строго, жестко. Я знаю, сердцем ты помягче, но не скажу — слабее, чем я. Когда речь касается дела, службы, ты тоже требователен. Так и должно быть.

Но вот другой вопрос: служила у тебя девушка, что называется, в расцвете лет, к тому же довольно привлекательная. Ей свойственно крутить головы мужчинам в шинелях. За развязность следует одернуть. Однако как призналась мне дочь, излишняя вольность у нее проявлялась только внешне. Она увлекалась, искала что-то необыкновенное, разочаровывалась. Романтика, одним словом. Но зародилось и серьезное чувство. Она назвала лейтенанта Колчина — офицера вашей дивизии, человека, по ее словам, честного, и он холост.

Не следовало обрывать надежду молодых людей на счастье, разъединять их, потому что тут может быть настоящая любовь, единственная, неповторимая.

И вот, поговорив с дочерью и все хорошо обдумав, я пишу тебе и отправляю ее обратно к прежнему месту службы. Были у нее недостатки и ошибки — пусть исправляет их, работая с теми же людьми, которых знает. Дело с перемещением улажу в сануправлении. Назначь ее на подходящую должность в медсанбате и скажи там, что лейтенант Гарзавина хочет служить в своей дивизии, — это будет правдой. Я уверен: если человек стремится к чему-то возвышенному, он, столкнувшись с грубостью, не ступит в грязь. Не так ли?

Надеюсь, выполнишь мою просьбу. Право же, тут ничего особенного в смысле служебном нет, но, вникая по-человечески, можно увидеть очень важное. Мы с тобой еще не старики и сами понимаем: жизнь есть жизнь, она берет свое, и война не всегда означает смерть, не разрушает надежды на счастье.

Будь здоров, милейший Иван Платонович, желаю боевых успехов и скорой нашей встречи!

Передает привет помнящий тебя с госпитальной койки гвардии полковник Булахов. Мы с ним знакомы с прошлого года и сейчас действуем вместе.

Не знаю твоих командиров, но желал бы тебе иметь и такого, как Булахов. Он, Герой Советского Союза, человек с талантом, смелый, мог бы скоро стать, пожалуй, дважды Героем. Его полку представлялась возможность отличиться исключительно — форсировать Прегель на подручных средствах. Не сомневаюсь, он выполнил бы задачу, которая по трудности значительно превышала то, что было у нас на Немане, и, следовательно, заслуживал бы наивысшей награды. Но, опасаясь больших потерь, Булахов нашел иное решение, воспользовался мостом соседа и форсировал реку без ненужных потерь. Думаю, и ты одобрил бы действия Булахова. Не случайно вы сдружились в госпитале.

Ну, еще раз будь здоров. До скорой победы!

Твой В. Гарзавин.

8.IV — 45 г.»

Размышляя над письмом, Сердюк думал о Лене и ее отце, потом о Булахове и Афонове. Полковник Афонов на месте Булахова пошел бы на ненужный подвиг, связанный с большими потерями, но выгодный для себя. Гарзавин пишет правильно.

«И я поступил правильно с этим надоевшим фортом», — сказал сам себе генерал Сердюк и вышел из комнаты.

Леночка, увидев его, поднялась со стула. Сердюк напустил на себя строгость:

— Идите в медсанбат. Работы там много. Выбросьте из головы все глупости. За разболтанность буду наказывать, несмотря на то, что ваш отец — генерал.

Сердюк хитро рассчитал: строгий тон не обидит Леночку — она будет встречаться с любимым человеком, чего лучше? Однако Гарзавина ничуть не обрадовалась, и Сердюк подумал об ее отце:

«Викторин Петрович написал не все, утаил что-то… Ага! «Мы еще не старики…» — за этим, пожалуй, скрывается главное».

Стало жаль Леночку, и он сказал ей:

— Одобряю, что вернулась в свою дивизию. Можешь идти. Я позвоню командиру медсанбата.

Леночка повернулась совсем по-военному и взяла свой чемоданчик.

— Ну, как дела в полку Данилова и у других? — спросил генерал, обращаясь к Афонову.

Дела складывались так: полки продвигались с упорными боями. Надо переносить командный пункт дивизии, подтягивать тылы.

И все дальше за спиной дивизии оставался огнедышащий форт.