Василий Ванюшин - Штурм

— Будем ждать генерала. Так приказано.

— Приказ есть приказ.

Веденеев выругался с досады и отвернулся от них.

Подкрадывалась вечерняя темнота. Фронт не утихал. Наоборот, стрельба усилилась, но не это тревожило Веденеева — все мысли его были привязаны к форту.

В казарме форта, даже в офицерской комнате, был спертый воздух. Очевидно, при бомбардировке в форту нарушилась вентиляция, повреждена канализация, если она была. Вдобавок чадили спиртовые плошки. Колчин попросился во двор форта. Парламентеров вывели и оставили здесь одних. Ворота находились под охраной. Русские не могли убежать. Да и пришли они сюда не затем, чтобы помышлять о бегстве.

Гарнизон форта знал о переговорах и ждал приказа коменданта о капитуляции. Даже задержка немецких парламентеров и наших офицеров не особенно беспокоила Колчина — через час, вероятно, все кончится, триста солдат покинут эти непробиваемые стены, и стоит подождать еще немного.

Немцы слонялись по двору форта, болтая между собой. У пулеметов остались дежурные, и на верху форта стояли наблюдатели. Колчин и Шабунин видели, что солдаты тайком от офицеров уже готовились к сдаче. Это не касалось пока оружия. Немцы осматривали свои бумажники, блокноты, письма, вещевые мешки и сумки. Доставали фотографии и рвали их на мелкие куски. По всей вероятности, это были фотоснимки, сделанные в России и запечатлевшие сцены расправ. Владельцы их не хотели, чтобы такие документы попали в руки Красной Армии. Выбрасывались некоторые вещи, награбленные, должно быть, — они втаптывались в грязь. Один ефрейтор, шаря у себя в карманах, уронил что-то похожее на маленькую записную книжку. Когда он отошел, Колчин нагнулся и подобрал блокнотик.

Это оказалась длинная полоска плотной бумаги, сложенная гармошкой. На каждом прямоугольнике — рисунок. Первый рисунок: немецкий солдат, приехавший с фронта в отпуск, стоит перед своей возлюбленной, а рядом с ней отец и мать — они благосклонно разрешают дочери погулять с героем-фронтовиком. Следующая картинка — солдат и девушка в кафе за столиком, на котором бутылка и две рюмки. Затем — отдельная комната, две фигуры, замершие в поцелуе, рядом кровать. Дальше — порнографические сценки, одна безобразнее другой. Последний рисунок — почти повторение первого: девица чинно стоит перед родителями, солдат возвращает им дочку «в целости и сохранности», и все довольны.

Сложив «гармошку», Колчин кинул ее на прежнее место. Ее подобрал проходивший мимо солдат, растянул, погоготал и положил себе в карман.

Почему-то долго не показывались парламентеры. Шабунин высказал опасение:

— Если наши случайно подстрелили немцев — дело дрянь.

— Не могло этого быть. А вы, Майсель, что думаете?

— Они ждут генерала. Таков приказ.

— Это, пожалуй, вернее. Наш генерал мог выехать на передовую. Не тащить же парламентеров туда. Но генерал приехал бы в штаб после первого телефонного звонка.

Недоумение выразил и комендант форта. Он подошел к Колчину.

— Наши парламентеры, можно предполагать, задержаны командованием Красной Армии. Мы вынуждены принять соответствующие ответные меры.

«У меня не было и нет страха, я не должен показывать, что волнуюсь хоть сколько-нибудь», — напомнил себе Колчин и сказал, тщательно подбирая слова:

— Вы вправе, господин майор, отдавать приказы, но должны, разумеется, и нести за них ответственность. Вы настояли на том, чтобы ваши парламентеры непременно встретились с генералом. Но бои продолжаются. Генерал занят, его могли вызвать в высший штаб, ваши офицеры вынуждены ждать.

Майор согласился:

— И мы подождем.

Все же он распорядился поставить возле русских парламентеров автоматчика.

Медленно тянулись часы и минуты. Все непонятнее становилась задержка немецких офицеров в штабе дивизии, росла тревога. Шабунин часто курил. Колчин ходил около пустых ящиков, сложенных во дворе, и поглядывал на Майселя, который сидел неподвижно на опрокинутом ящике, уставился в землю, напряженно размышлял о чем-то.

Вот еще одна забота: что за человек этот Майсель? Что у него на уме?

Обер-лейтенант думал о той дороге, длинной и сложной, которая привела его сюда.

В лагере военнопленных ему посчастливилось встретиться с генералом Мюллером, своим земляком, и после они часто беседовали как близкие люди — разговоры шли о прошлом, нынешнем положении Германии и о ее будущем.

Однажды Винценц Мюллер без орденов и ленточек, в хорошо выглаженном мундире подошел к нему с книгой в руке. Майсель быстро встал, вытянулся.

— Садитесь, — сказал Мюллер и сел рядом.

Была подмосковная золотая осень. Деревья стояли, словно огнем охваченные. Листья падали на раскрытую книгу. Генерал не сбрасывал их, собирал в букет. Он стал читать вслух, медленно и негромко, поглядывая на огненно-красные листья. Мюллер читал о дереве, огне и человеке.

Того человека приковали железной цепью к яблоне так, что он мог отойти от дерева только на два шага; потом принесли дров и зажгли костер. А в стороне, широко раскинутые по полю, стояли повозки, палатки, орудия. Между ними лежали мертвые, и раздавались стоны умирающих и раненых. Дальше был лагерь победителей, там шумно кутили, веселились. Костер разгорался все сильнее, пламя распахнулось шире, и несчастный бегал с цепью вокруг, и тело его медленно поджаривалось…

— Мой генерал, — насупился тогда Майсель, — Что вы читаете? Где это было? Здесь, в России? Это о наших войсках написано? Я достаточно наслушался большевистских пропагандистов.

— Это было в Германии, и в нашей родной местности тоже. — Мюллер показал обложку книги: «История крестьянской войны в Германии». — Вы были учителем. Пусть не историк, а математик. Родом из крестьян. И не знали, дорогой Майсель, как немецкие дворяне расправлялись с немецкими крестьянами. А дворяне у нас на родине остались, и появились новые, более могущественные. Гаулейтер Кох стал богатейшим помещиком. Вы полагаете, что все немцы равны, их различает лишь воинское звание, должность? Ошибаетесь, дорогой мой! Ведь даже здесь, в лагере, бароны и дворяне кичатся своим происхождением.

Он закрыл книгу, понюхал собранные в букет листья, откинулся на деревянную спинку скамьи. Лицо его было светло. В эту минуту Мюллер не походил на генерала, а напоминал Майселю одного из профессоров, которого он уважал, но спорил с ним, задавал дерзкие вопросы. И сейчас Майселю хотелось возражать.

— Но позвольте, мой генерал. Ведь правда, что при Гитлере немцы в основной своей массе получили возможность жить лучше.

— Что значит лучше и за счет чего? — Мюллер отбросил листья, подался вперед. — Приход Гитлера к власти означал войну, грабительскую, с безумными планами. Что получили немцы? Одни — концентрационные лагери и смерть там, другие — смерть на поле боя. Вдовам и сиротам лучше? Вам в лагере военнопленных лучше, потому что, если сравнить с лагерями для русских пленных… Мы стали милитаристской нацией. Хорошо тем, кто правит, командует сверху. Они получают награбленное. Удачливый вор, известно, богаче труженика. Но воровать и грабить нельзя бесконечно и безнаказанно. Расплаты не миновать. Все, что вывезено из оккупированных стран в Германию, не утешит миллионы немецких вдов, сирот и калек. А вы говорите: в основной своей массе… В наших газетах писали, что гаулейтер Кох обеспечил вывоз из Украины в империю продуктов сельского хозяйства, руды на сколько-то миллиардов марок, не помню цифру, да это и неважно. Наши собственные заводы разваливаются под ударами с воздуха. Гаулейтер обокрал Украину, а теперь потеряет в Восточной Пруссии все свои фабрики и поместья. Вам жаль, что Геринг, Кох и прочие высшие чины рейха лишатся своих предприятий вместе с доходами? Мне, скажу прямо, нет. Жаль, что немецкий народ слепо доверился Гитлеру. Авантюристы и шарлатаны воспользовались этим доверием. Дорогой мой обер-лейтенант, надобно хоть однажды взглянуть на факты и ход событий без заданной мысли, взглянуть, а затем оценить все заново и сделать новые выводы. Вы думаете, когда я сделал такие выводы? Вспоминается: оказавшись в плену, в первый же день я беседовал с одним советским генералом. Он спросил: «Что вы думаете об этой войне, господин генерал?» Вопрос был для меня неожиданным, я не мог дать краткого, ясного ответа, а главное — для себя не находил убедительного ответа. Именно тот эпизод побудил меня глубоко задуматься. Я вспомнил изречение философа Декарта: «Чтобы найти истину, каждый должен хоть раз в своей жизни освободиться от усвоенных им представлений и совершенно заново построить систему своих взглядов». И я нашел истину. Видите, дорогой Майсель, надо самому это сделать, без большевистских пропагандистов, о которых вы говорите неодобрительно, только самому отбросить все, чему поклонялся, и смело посмотреть, куда мы идем. Вы храбрый солдат, я знаю, но для этого нужна иная храбрость. Надо подняться выше затверженного: приказ есть приказ.