Василий Ванюшин - Штурм

Тогда Майсель побоялся задать другой вопрос, потому что Мюллер, советуя поразмыслить самостоятельно, сам поучал и в голосе его появилась генеральская нотка. В таких случаях или верят слову или молчат.

В другой раз они встретились за шахматной доской. Шел дождь. Потускнели окна, за ними качались голые деревья. Генерал пригласил обер-лейтенанта на партию и легко выиграл ее. Майсель, расставляя фигуры, сказал:

— Мой генерал, вы сыграли блестяще. У меня кёнигин была стеснена — от дамы мало проку. Вот так и с Германией. Ей тесно в границах. Об этом писали наши предки. Это понимали мы и знаем, что дополнительные территории нужны. Мы великая нация, мы…

— Вижу, — остановил его Мюллер, — вы все еще не отрешились от того, что вбито в голову нацистской пропагандой.

Майсель обиделся: он не глуп, чтобы его можно было легко обмануть. История несправедлива. Германия оказалась сжатой на куске земли, в то время как многие другие страны занимают обширные территории и не могут их использовать как следует. Это надо исправить. И ради такой цели он готов выполнить любой приказ.

— Значит, захват чужих земель, превращение их в колонии? — Мюллер снял с доски одну из тяжелых фигур, — Даю вам фору, «агрессор». Ходите!ꓺ На протяжении жизни одного поколения Германия развязала и проиграла две мировые войны. В обоих случаях она пыталась поработить и обездолить другие народы. При кайзере это называлось борьбой за «место под солнцем», при Гитлере — борьбой «за жизненное пространство». Надо же осознать, что прежние пути и методы порочны, навлекли на Германию ненависть всего мира. Поговорим о новом пути, о будущем Германии.

И Мюллер убежденно доказывал, что, если бы немецкий народ направил всю свою энергию, все силы не на войну, не на производство вооружения, а на производство машин, предметов для мирной жизни, развернул обширную торговлю, он был бы богатейшей нацией и его авторитет высоко поднялся бы в сообществе других наций.

— Мой генерал, — хитро улыбнулся Майсель, — а вы что делали бы? Изучали военные науки, полководец, посвятили себя войне?

— А разве я не гожусь в обыкновенные учителя?

— О нет, вы достойны большего.

Потом наступила зима, глубокий снег покрыл землю, мир неузнаваемо изменился. Майсель не раз вспоминал, как он мерз в русских снегах и попал в плен закоченевший, не в состоянии двигаться.

Он стал вроде адъютанта при Мюллере, работал вместе с ним в Национальном комитете. Еще один длинный разговор, хорошо запомнившийся Майселю, был во время вечерней прогулки. Мюллер говорил:

— Спасают Германию не те, кто продолжает преступную, кровопролитную войну. Мы спасаем и должны успеть сделать как можно больше. Нельзя терять ни одного дня! Поэтому задание, которое получили вы, Бухольц, Ворцель…

— О чем задумались, Майсель? — спросил Колчин, подойдя к обер-лейтенанту.

Майсель ответил неторопливо, словно что-то еще не решил для себя:

— Думаю о пройденном пути. О многом думаю, — с каждым словом голос его понижался. — Еще о том, что делает в Кенигсберге Бухольц. А другой наш человек должен видеть гаулейтера.

Колчин так и не знал, верить или не верить обер-лейтенанту.

Стрельба вдруг перекинулась из Кенигсберга в сторону форта…

Подземный завод не работал: не было электричества. Все помещения его до неимоверной тесноты заполнило гражданское население. Кого тут больше, немок или женщин и девушек из Франции, Польши, России, — в темноте не узнать. Главный инженер не разрешал зажигать даже спичек — поблизости склады с порохом, взрывчаткой и готовыми боеприпасами. Иногда в подземелье слабо светились лучи от электрических фонариков — батарейки истощались, их берегли.

Невидимые люди, не боясь, ругали гаулейтера Коха, генералов и офицеров: они во всем виноваты! Зачем было превращать город в поле сражения, зачем население не эвакуировали, зачем допустили сюда русских, зачем, зачем?ꓺ

Военные, забившиеся сюда же, помалкивали. Не подавали голоса и эсэсовцы, бессильные разобраться, кто проклинает войну.

Братья Бухольц не покидали завода, были заняты делом. Главный инженер сидел в своем кабинете, слабо освещенном спиртовой плошкой, и готовил отчет о заводских делах, не зная, кому надо представлять его, но работал с обычной аккуратностью: ведь кто-нибудь да потребует от него отчет.

Томас догадывался, что мина заложена в складе, где хранится взрывчатка, а не в складе готовых боеприпасов, который в ходе боев может опустеть. Взрывчатки было заготовлено много. Сработав, мина вызовет детонацию такой силы, что на месте завода образуется кратер. Склад этот закрывался на запор с наружной стороны, и Томас, находясь в нем один, часто поглядывал на дверь: не вошли бы эсэсовцы…

У него был хороший фонарик и миноискатель. Но миноискатель пришлось отбросить: взрывчатка хранилась не только в деревянных ящиках, было много железных бочек и вообще разного металлического хлама. Осталось простукать все стены и пол, как это делают заключенные в тюрьме, переговариваясь друг с другом. Стук мог привлечь внимание эсэсовцев или кого-нибудь из офицеров, находившихся за дверью. Томасу необходим был человек, который бы дежурил у дверей и при опасности мог предупредить, но такого помощника искать опасно, можно нарваться на предателя. Брат же категорически отказался помогать Томасу.

Светя фонариком, Томас разглядывал каждую трещину или неровность в стене. Различие в цвете и свежести цемента укажет на замурованную нишу с миной.

Канализационная труба под полом. Но Густав говорил, что при «ремонте» трубы склад не освобождали от грузов, ящики стояли на полу. Значит, провод подведен сбоку и мина в одной из стен. А к стенам вплотную приткнуты бочки и ящики. Однорукий сдвигал их, налегая плечом.

Стук в дверь заставил его немедленно прекратить работу. Кто-то вошел.

— Томас… — голос брата. — Пойдем. Надо обдумать положение.

Они прошли в кабинет. Томас взял со стола сигарету, закурил. Густав сел в кресло за столом.

— Бессмысленный труд. Не найдешь, — сказал он.

— А ты помоги.

Густав отрицательно покачал головой.

— Ведь русские уже в городе, — убеждал Томас брата.

— В том-то и дело. Беда надвигается неотвратимо. И ничего тут не поделаешь. Напрасно тратишь силы. Эсэсовцы умеют скрывать. Тут ничего не поделаешь, — повторил Густав. — И мне жаль тебя.

— Это — слова. Жаль — помоги. Ты, главный инженер, должен знать хоть приблизительно.

— Выбрось это из головы. Я не отвечаю за приказ.

— Да, палач, приводя в исполнение приговор, не считает себя ответственным.

— Ты сравниваешь меня с палачом?

— Не могу подыскать другого сравнения. Ну, подручный, соучастник. Говоришь, что жаль меня. А тысячи людей?