Василий Ванюшин - Штурм

— Похоронил, товарищ комиссар, — прошептал Щуров, глаза его блестели в темноте. — Теперь не будет от меня гадам никакой пощады. Мстить и мстить, пока жив! — он сбросил забинтованную руку с подвязки.

Группа ждала еще какое-то время. Пожар, широко видимый на севере, утихал багровой зарей перед ненастьем. Ночь стряхивала с высоты редкие капли дождя. В небе мощно гудели самолеты. Шабунин сказал:

— Бомбят и бомбят. Кажинную ночь с двадцать второго июля. Смоленск у него. Очередь — на Москву и Ленинград.

Все промолчали. В ближней деревне, слышно по голосу, который то усиливался, то замирал, с причитаниями плакала женщина.

— Сорокоуст… — сказал Шабунин. — Моя соседка сына оплакивает. Погиб в первые дни войны. Позавчера похоронная, а вчера немцы заявились. Сколько еще сорокоустов будет… Если все слезы в Десну — из берегов выйдет. Эх, где-то мой сынок!ꓺ

Ночью перешли Десну вброд. На восточном берегу реки оборону занимали части Сорок третьей армии. Все в группе повеселели. Жолымбетов напомнил Веденееву:

— Товарищ комиссар, вы сказали: придем в Берлин, придем в Кенигсберг. Это — так, нам ободрение делать?　Нет, — ответил Веденеев. — Если война, то до победы. А добивать врага на вражьей земле…

Не скоро пришло то время, а все же пришло.

Штормом ворвалась Красная Армия в январе сорок пятого года на немецкую землю. Перед нашими войсками недалеко был Берлин. В Восточной Пруссии Одиннадцатая гвардейская и другие армии Третьего Белорусского фронта в марте вели бои южнее Кенигсберга. Дивизии Сорок третьей армии стояли севернее города-крепости и готовились к штурму.

В поселке расположились кроме штаба дивизии медсанбат, тыловые подразделения. Военных много. Колчину попадались навстречу офицеры, все старше званием, и поминутно надо было вскидывать руку для приветствия. Ему отвечали и не отвечали; он убедился, что тут не очень соблюдают правила взаимных приветствий, — люди хорошо знают друг друга и не церемонятся. В молодом лейтенанте в новой шинели они угадывали новичка.

Передний край находился километрах в пяти-шести южнее поселка. Там, в желтоватой сырой мгле, иногда раздавались пулеметные очереди, глухие, слитные. Редко, как будто для того лишь, чтобы напомнить о себе, басовито перекликались пушки.

Сразу за поселком батальон, выведенный с переднего края, учился штурмовать форт, изображенный в виде высокого вала с окнами-амбразурами. Перед валом — лощина с крутыми, подрытыми берегами, и в ней немного воды, темной, холодной. Бойцы в коротких ватниках бежали по шаткому мостику и кидали в амбразуры гранаты-деревяшки, и нередко кто-нибудь срывался с узкого, ненадежного мостика.

— Повторить атаку! — громко командовал полковник, руководивший занятиями, высокий, в папахе с зеленым верхом.

Колчин подумал, что это и есть Афонов, заместитель комдива по строевой части, и с ним предстоит встретиться не сегодня, так завтра.

«Крепкий дядька, — подумал Колчин, прислушиваясь к раскатистому басу полковника. — Не то что Веденеев».

Начальник политотдела не совсем понравился Колчину. Службист, должно быть. Он не придал значения словам о Майселе. Нельзя проявлять недоверия!ꓺ А задуманное дело с письмом к немецкому генералу может обернуться кукишем.

Все-таки Колчин упрекнул себя за то, что держался перед начальником политотдела неправильно, нехорошо. Но у него было принципом: когда кто-либо начнет кричать, нагоняя страху, тому показать, что сотрясение воздуха голосом бесполезно, — и грозная буря стихнет.

Бойцы который раз бежали по мостику, срываясь в холодную воду. Так же будут падать они при штурме форта, скошенные пулеметным огнем, и не встанут. Мало кому удастся бросить гранату в амбразуру. Мало останется от этого батальона. Сколько жизней взяла война…

Вспомнил Колчин осажденный Ленинград. Там люди тихо умирали от голода в своих квартирах, гибли в домах и на заводах при бомбежке, на улицах при артиллерийском обстреле. Смерть была явлением частым и обычным, изо дня в день рядом, и думалось Колчину: «Если упаду, обессиленный вконец или сраженный осколком, последней мыслью будет — ничего удивительного…».

Чувство страха притупилось. Боязнь все равно ничего не могла бы изменить и тем более спасти.

Комбат увел измученных тренировкой бойцов. Серые сумерки мокрыми волчьими шкурами тянулись по грязным полям и дорогам в поселок. Кое-где в окнах засветились огни — вражеских самолетов не особенно боялись: их мало, да и погода нелетная.

Промчалась легковая машина, обрызгав Колчина. Он нагнулся и стал перчаткой счищать грязь с полы шинели. Машина остановилась. Из нее вышла девушка в ладно подогнанной шинели с погонами лейтенанта медицинской службы и в шапочке-кубанке. Та самая…

Она посмотрела на Колчина и рассмеялась.

— Извините.

— Ничего, — сказал он, подумав, что лучше идти своей дорогой, но девушка уже стояла рядом с ним.

Она была красива. Пышноволосая, глаза карие, глубокие, нос с маленькой горбинкой.

— Вы из пополнения? — спросила она.

— Да. Сегодня…

— Где будете служить?

— В политотделе.

— О, тогда мы увидимся еще. Давайте знакомиться, — она сдернула перчатку. — Лена Гарзавнна. А вас?ꓺ Нет, имя скажите. Интересный, на других не похож, — говорила она, бесцеремонно разглядывая Колчина. — А почему у вас глаза дикие?

— Дикие? Не замечал.

— С такой зеленоватой каемочкой.

— Это возможно.

— Мне нравятся.

Девушка не выпускала руку Колчина, и незаметно для себя он оказался в дверях дома, возле которого стояла машина.

— Товарищ лейтенант, — позвал с лестницы шофер. — Вас полковник ждет.

— Сейчас, — отозвалась она, не глянув на шофера, и продолжала говорить Колчину о каких-то пустяках.

— Вас ждут, — напомнил Колчин.

— Пусть, — отмахнулась Гарзавина. — Расскажите, откуда вы?

— Как-нибудь после. Я видел вас возле контрольно-пропускного пункта, но машина была другая. С вами поехал майор Наумов.

— Мы знакомы. Я к отцу ездила. Он генерал, командир танкового корпуса. Поздравила с днем рождения, — рассказывала Гарзавина, не спеша на зов сверху. — Виделись всего час. Там идут тяжелые бои. Оттуда поехала в полевой госпиталь — отец попросил навестить раненого командира танковой бригады Героя Советского Союза…

Колчин плохо слушал. Дочь генерала, командира корпуса! Навещала Героя Советского Союза, здесь ее ждет полковник, а она не торопится… Колчин попытался размышлять отвлеченно, видя себя и ее как бы со стороны:

«Зачем она прицепилась к молодому лейтенантику из пополнения? Просто увидела нового человека, и захотела показаться ему — смотри, какая красивая и важная. Надо уходить».