Александр Соколов - Пацифист. Берта

Тот пожал плечами.

- Какая уж тут обработка? Все как снег на голову.

Потом были кадры задержания группы, когда ее члены стали оскорблять прохожих, угрожать. В милиции оказалось, что большинство из них были пьяны. Юноша, который так убежденно говорил только что о свободе совести и выбора, срывался на матерные слова, которые лишь приглушал звукооператор, чтобы не ранить зрительский слух, кричал милиционеру в лицо:

«Плевать я хотел на твой социализм! Ты слышишь?! Сука, б… Ищейка! Не трогай меня, сволочь!»

А милиционер и не трогал потому, что знал о съемке.

- И это пойдет в эфир?

- Пусть идет,- сказал режиссер.- И тебя мы не намерены показывать этаким пай-мальчиком. Ты предстанешь перед зрителями таким, каким был, а потом каким стал.

Женя не хотел этого. Зачем? Уж если снимать, то пусть снимают, каким стал, если считают, что изменился в лучшую сторону.

- Это будет похоже на плохую агитку про перевоспитательную роль армии. Снимите лучше про «дедовщину». Снимите, как волокут «старики» к выхлопной трубе автомобиля строптивого «молодого». Или про то, как грузины дерутся с армянами, а прибалта, если он «молодой», обзывают фашистом.

- Снимем. Снимем, Женя. Это будет правдивый фильм, ты не беспокойся.

Миляев не знал, что съемка давно началась, что все его рассуждения перед экраном видео тоже станут частью фильма. И, увидев эти кадры спустя несколько дней, он не будет возражать, потому что, когда говоришь правду, получается очень естественно, смотреть не стыдно.

Он сам не мог понять, что его угнетало. Как-то ночью стал кричать во сне. От его постели не отходила Изольда Яковлевна, дала выпить успокоительного, каких-то женьшеневых капель, а отец настойчиво предлагал рюмку коньяка, и Женя в конце концов, к ужасу матери, выпил и то и другое. А на следующее утро он сразу же заторопился в Староконюшенный. Дико хотелось одиночества, не видеть никого и не слышать.

В своей квартире, едва добравшись, включил «Реквием» Моцарта, понимая, что будет этим мучить себя, и после неподвижного сидения в кресле в течение двух часов вдруг встал и начал медленно собирать все свои картины, не глядя, что на них изображено, складывая одну на другую, обвязывал бечевкой, а когда стемнело, взял вязанку под мышку и вышел из дому.

Так, наверное, когда-то нес написанный портрет гоголевский Чартков. Но Миляевым двигала другая идея.

На набережной Москвы-реки было пустынно. Одинокие такси, мигая зелеными огоньками, проносились мимо, одно из них остановилось.

- Садись, приятель, подвезу.

Но Миляев не ответил. Пошел дальше, споткнулся о камень. Остановился. И даже обрадовался такой находке. Положил на парапет картины, поднял камень, обвязал его бечевкой, а потом столкнул все с парапета вниз. Груз пошел в воду, увлекая за собой темные холсты и фанерки. Миляев почувствовал облегчение, будто сбросил с себя неимоверную тяжесть. Поднял голову, увидел напротив, на другом берегу реки, огни Киевского вокзала и вдруг почувствовал, что хочет отсюда уехать. Завтра, завтра же!

Когда он вернулся домой, прозвучал телефонный звонок. Женя не хотел снимать трубку - кому он тут может понадобиться? И лишь когда сигнал прошел, наверное в десятый раз, поднял трубку,

- Это Миляев?

- Да. Что вам надо?

Он никогда не слышал этого мужского голоса.

- Нам надо встретиться.

- Кому это нам?

- Вам с нами.

- А кто вы?

Некоторое время на том конце провода молчали,

- Ваши друзья.

- И что моим друзьям от меня надо?

- Встречи. Завтра вечером мы можем прийти к вам домой.

- Ко мне не надо.

- Тогда встретимся на нейтральной территории, Это в ваших интересах.

- У меня интересов здесь больше нет, Я завтра уезжаю.

- Вот мы вас и проводим.

Жене надоел этот бестолковый разговор, и он бросил трубку. Здесь ему уже никто не нужен. Плевать. Завтра - домой… Домой? Из дома?

К родителям он не пошел. Не хотел их расстраивать своим внезапным отъездом. Утром, отстояв очередь у воинской кассы, взял билет на поезд. Времени до отъезда было еще достаточно, но куда его деть?

Он бродил по улицам и переулкам, узнавал и не узнавал город. Долго гулял, пересек по диаметру круг, очерченный Садовым кольцом, вышел к Таганской площади, а оттуда пошел на Староконюшенный. Из дома он все же позвонил родителям. Хорошо, что трубку взял отец, с ним все же легче разговаривать, чем с матерью.

- Я уезжаю, папа.

- Куда?

- На службу.

- Но ты же еще в отпуске!

- Мне нужно, понимаешь, нужно уехать. Я не могу больше оставаться здесь.

Отец долго молчал. Потом заговорил:

- Жаль, конечно, что у нас с тобой так и не установился контакт. Скорее, мы еще дальше отдалились друг от друга. И мама это чувствует… - Виталий Андреевич снова помолчал. - И вот что еще я хочу сказать: меня утвердили послом в Сингапур. Перед отъездом я хотел бы навестить тебя. Оставь свой подробный адрес, как добраться в эти твои…

- Петривци.

- …Да-да. Я хочу увидеть тебя на службе,

- Но ты наведешь там такого шороху! По-моему, туда не часто приезжают Чрезвычайные и Полномочные Послы.

- Не беспокойся. Так ты не против?

- Я, конечно, буду рад тебя видеть.

И вдруг Женя почувствовал щемящую нежность к отцу и матери. Ему стало жаль их. Ведь они одиноки…

Женя быстро собрал вещи - бритвенный прибор, полотенце, мыло да несколько флаконов шампуня для ребят - просили, и он не забыл. И еще лезвий для бритья. Все. Окинул напоследок взглядом комнату, ставшую какой-то пустой без картин.

На улице стемнело, и когда Миляев вышел из ярко освещенного подъезда, то невольно остановился - впереди ничего не- была видно. Потом быстро пошел через двор, его шаги гулко звучали в тишине. Вот уже и арка почти пройдена - впереди освещенный переулок, а оттуда рукой подать до многолюдного Арбата. Но вот показались в темноте какие-то люди, и никак не разойтись с ними - идут прямо на Миляева. Окружили, встали и спереди, и сзади. Он никого не мог узнать среди них, поэтому удивился, услышав свою фамилию.

- Что вам надо?

- Очередное интервью, товарищ младший сержант.

Женя понял сразу, о каком «интервью» будет идти речь, но даже не испугался.

- Ты нужен был нам мертвым. Понял?

- Нет, не понял. Зачем я вообще вам был нужен?

Напротив стоял мощный темноволосый парень, а впрочем, в темноте все они были темноволосые, темнолицые, с темными идеями и мыслями. Неужели те самые борцы за свободу, несопротивленцы из группы «Линия»?

- Это уже интересно! Пацифисты, желающие чьей-то смерти.

- Молчи, урод. Ты ничего не понимаешь. Совдепия обречена, мы ее расшатаем!

Миляев ощутил тяжелое дыхание.

- Вы сами шатаетесь. У вас не хватает трезвости.

- Мы пьем, потому что свободны, а ты… с-сержант…