Александр Соколов - Пацифист. Берта

- Можешь спокойно возвращать свои долги, я тебе не помешаю.

- Что?! - открыла глаза мать.

Но Женя был спокоен.

- А то, что завтра я ухожу в армию.

На лице Дмитрия Дмитриевича Женя заметил сожаление и понял: тот сожалеет, что сын Изольды Яковлевны отбывает только завтра, а не отбыл еще вчера.

- Ты шутишь?-наконец привстала из шезлонга мать.

- Конечно,- он закурил сигарету и опустился в свободное кресло.- Это шутка военкомата.

- А как же отец? - Изольда Яковлевна уже ходила взад-вперед по солярию, заламывая руки.- Он же ничего не знает.

- Позвони ему,- Женя слушал пение птиц в еловой чаще.

- Ты с ума сошел! Он же в Кито! На другом берегу океана!

Она схватила лежавший на перилах солярия халат, спешно накинула на плечи. Ее щеки чуть покраснели, она никак не могла завязать поясок - пальцы не слушались.

Благов посмотрел на Женю, а на него, в свою очередь, выразительно посмотрел Евгений. Они не нашли ничего интересного друг в друге. И Женя стал раздеваться. Мотнул сначала одной, а затем другой ногой, и кроссовки без шнурков слетели, затем расстегнул брюки, стащил их, снял майку-футболку. Он был не в плавках, а в обыкновенных белых трусах, и Дмитрий

Дмитриевич отвернулся, посчитав неприличным наблюдать такое в присутствии Изольды Яковлевны.

- Я, пожалуй, пойду. Надо партитуру для гобоя дописать. До свидания, Изольда Яковлевна, до свидания, Евгений Витальевич.

Женя чинно поднялся и отвесил поклон. Изольда Яковлевна только бросила коротко в сторону композитора:

- Я позвоню вам, когда освобожусь.

Благов удалился. Скрипнули ступеньки лестницы, потом через некоторое время лязгнула железной задвижкой калитка.

- Я не задержу тебя,- сказал Женя.- Собственно, я мог бы и так уехать, потом написал бы письмо.

Глаза Изольды Яковлевны, едва подведенные тушью, округлились.

- Какой ужас! Надо что-то делать!

- Что ж тут плохого? - Евгений был спокоен.- Отец не раз призывал меня проявлять гражданскую активность. Вот я и проявляю. Глядишь, останусь и на сверхсрочную.

- Ну уж нет!

Изольда Яковлевна метнулась к лестнице, спустилась в гостиную, громко шлепая босоножками по ступенькам. Через некоторое время лихорадочно закрутился диск телефона.

Женя отпил шампанского, не проявляя никаких эмоций. Увидев сытую физиономию Благова, увидев разомлевшую мать, увидев ее страх, он понял: не за него беспокоится мать, а за себя - неужели поколебались возможности? И ему вдруг неприятно, до отвращения, стало смотреть на эту роскошь, этот индонезийский батик на стенах дачи, китайский фарфор и лаосскую бронзу, на весь этот уют и беспечность.

«Надоело, тошнит!» - подумал Женя и не очень серьезно, но достаточно образно представил себе, как он будет прыгать с парашютом, бежать за танком, бросать гранаты, стрелять, погружаться под воду, недоедать, глотать газы и выживать. Он будет делать то, что велят, и совесть его будет чиста; он пройдет через все, забросит живопись, женится на узбечке, нет, на афганке, будет разговаривать на дари и пушту, примет подданство, а потом приедет послом страны в страну, пославшую его туда воевать. И отец будет вести с ним переговоры об ограничении вооружений…

Но переговоры вела пока мать, по всей видимости безуспешные. Во всяком случае, когда она снова поднялась в солярий, вид ее был растерянным.

- Генерал Неупокоев сказал, что сейчас это уже невозможно…

- Даже если бы это было возможно, я бы все равно ушел,- проговорил, не поднимая глаз, Женя.- Надоело все. Пресытился я вашей жизнью! Обожрался! Во! - и он провел ребром ладони по горлу.

- Ты эгоист! Ты думаешь только о себе! Тебе наплевать на родителей! Ты…

Изольда Яковлевна снова убежала, и он остался один. Ну и пусть будет так. В конце концов, если ему нравится неделями шляться по Подмосковью с этюдником, то почему бы не побывать за казенный счет где-нибудь на Колыме или на Камчатке? Только бы не послали за границу. Надоело, заграницей сыт по горло. Он совсем не знает Россию. Ему гораздо проще говорить, например, о «золотом треугольнике» между Таиландом, Бирмой и Лаосом, где благодатная почва для выращивания опийного мака, чем о неперспективных деревнях Нечерноземья. Жизнь покажет, кто был прав.

«Все, точка! Решено».

…На сборном пункте Киевского военного округа они томились почти неделю, пока молоденький лейтенант не составил список десяти человек, в который попал и призывник Миляев.

Офицер построил их на плацу, оглядел, что ему досталось, поморщился. Проходя мимо смуглого кареглазого парнишки, спросил усталым голосом:

- Национальность?

Тот развел руками:

- Цыган я, начальник. Роман Балаев из станицы Кореновская.

- Я вам не начальник, а товарищ лейтенант.- Он подумал, потом добавил:-Вообще-то, начальник тоже, только называть меня надо «товарищ лейтенант».- И улыбнулся какой-то детской улыбкой.

Лейтенанту было двадцать три, но выглядел он совсем юношей. Усики едва пробивались над верхней губой, он их постоянно приглаживал пальцами, будто проверяя, на месте ли. Лицо курносое, а глаза живые, любопытные.

- Меня зовут лейтенант Капустин.- Он по привыч-ке приложил руку к голубому околышу фуражки, потом достал из нагрудного кармана рубашки список, пробежался по нему глазами.- Лихолет!

На правом фланге отозвался высокий парень в старой, видно отцовской, гимнастерке.

- Это я.

- Хромов, Токаев, Нечипоренко, Зв… Зва-й-згне,- с трудом выговорил он последнюю фамилию.

Призывники отвечали, а лейтенант на секунду задерживал на каждом взгляд, запоминая.

- Балаев.

- Дак это же я, начальник.

Лейтенант сдвинул брови:

- Я вас просил отвечать как положено.

- Я, товарищ лейтенант Капустин.

Миляев ответил как положено - за эти дни он уже узнал, что надо отвечать: «Я». А сам подумал, встретившись взглядом с лейтенантом: «Как можно запомнить сейчас одинаково стриженных, одетых в лохмотья людей?»

- Кабаидзе, Хайретдинов, Свинцицкий.

Девять человек тут же засмеялись, услышав необычную фамилию, но не смеялся только имярек.

- Отставить смех! - строго сказал лейтенант.

Перекличка была закончена, и лейтенант спрятал список.

- Нам сейчас предстоит переезд в часть. Прошу проявить надлежащую дисциплину, быть предельно собранными.

В часть прибыли к вечеру. Сначала ехали на пригородной электричке до станции «Тетерев», потом в грузовике добрались до большого села, которое, как было написано на дорожном указателе, называлось «Петрiвцi».

Пыль курилась за машиной, долго стояла над дорогой в безветрии, оседая медленно в придорожную канаву. По обе стороны от дороги зеленели свекловичные поля, а впереди начиналось другое поле, обсаженное вокруг тополями, огромное, пустое от края до края, и лишь только на горизонте тянулась фиолетовая полоска леса да высилась какая-то каланча. Справа на краю этого поля белели несколько строений, два длинных одноэтажных дома, похожих на коровники, какие-то сооружения, огороженные колючей проволокой, с вышкой для часового на углу. Но чувствовался во всем строгий порядок - и в четком системном расположении строений, и в прямых чистых дорожках между ними, аккуратных клумбах и подстриженных кустах.