Александр Соколов - Пацифист. Берта

А Жене было на все наплевать и было противно оттого, что не сдержался, оттого, что стоял как идиот перед идиотами, оттого, что паясничал. Вот тебе и гандийская сатьяграха (упорство в истине) . Какое уж тут, к черту, ненасильственное сопротивление, что значит упорство в истине, когда истины нет. В чем она? В этих кирзачах? В божественно-ритуальном пробеге каждое утро? Научи, старик Ганди, ты же Махатма, что значит великая душа…

На улице было свежо. Все аэродромное поле серебрилось росой, испарения легкой газовой тканыо висели над небольшим прудиком, вырытым у котельной, аз которого дизельный насос качал воду. Пожалуй, так рано Женя еще не вставал, а если и просыпался на даче, то минуту-другую слушал, пение птиц, а потом снова засыпал до обеда. Теперь, уже полностью разбуженный перебранкой, он ощутил неожиданный прилив сил, холодок пробежал по спине, даже интерес появился к этой пробуждающейся так рано жизни.

- Бего-ом!-скомандовал сержант и пояснил: - По этой команде руки должны быть согнуты в локтях. Марш!

Они побежали по грейдерной дороге, которой приехали сюда. Сапоги громко шлепали по слежавшейся за ночь пыли, не поднимая ее, потому что она была влажной от тумана. Впереди виднелась сияющая в утренних лучах маковка купола церкви, а из деревни доносились петушиный хор и лай собак.

На полдороге до поворота бегущие встретили стадо коров. Коровы шли быстро, подгоняемые пастухами, рогами нацелились прямо на солдат. Сбоку лаяла отчаянно собачонка, хватая отбившихся коров за лодыжки, и те пинали ее копытами.

- К-куда, ч-чертова душа! - ругался старик, замахиваясь палкой на буренку, норовившую убежать в свеклу.

- А-ну, зараза! - подкрикивал звонко мальчишка и тоже лупил палкой по ближайшему коровьему заду.

Сержант Серегин крикнул:

- Принять левее.

Строй свернул с дороги, перепрыгнул канаву и побежал дальше краем колхозного поля, наступая и вдавливая в землю молодую свеклу.

- Доброго здоровья, солдатики,- приветствовал бегущих старик и снял старый картуз.- Война началась? Чи шо?

- Маневры, дедушка Трофим,- ответил на бегу Серегин и снова оглянулся.- Не отставать, Миляев, не отставать!

Мальчишка остановился, завороженно глядя на бегущих солдат, и Женя успел увидеть в его глазах такой восторг, что даже не по себе стало. Чему тут восторгаться? Бегут как взмыленные лошади. Уже позади услышал восхищенное:

- Диду, як солдаты добре бигають!

После кросса была еще полоса препятствий - лабиринт, кирпичная стенка, траншея; потом перекладина, подтягивание из последних сил, потом наконец водные процедуры у умывальников, висевших в ряд на доске и наполненных водой суточным нарядом.

После такой «зарядки» силы были полностью истощены, хотелось упасть в траву и уснуть крепко, и крупнокалиберная перловка казалась тяжелой, словно и не каша это была, а пушечные ядра.

Занятия по общевоинским уставам проводил прапорщик Циба. Говорил занудливо, с местным акцентом, делая неправильные ударения в словах, и, может быть, только это, непривычно терзая слух, не давало возможности уснуть мертвым сном.

Впрочем, не только это. Неожиданно громко прапорщик командовал:

- Отделение, встать!

Все тотчас вскакивали, а однажды сонный Свинцицкий, тоже вскочивший вместе со всеми, вдруг рухнул плашмя между столов словно подрубленный. Это происшествие ненадолго оживило, но прапорщик оставался строг.

- Рядовой Свинцицкий! Сколько военнослужащих положено на одно очко?

Тот моргал глазами, не понимая, о каких таких очках говорит прапорщик, но надо было что-то отвечать, и он ответил.

- У меня зрение нормальное, я не ношу очки…

- Оно и видно,- шутил прапорщик.- Глаза как юбилейные полтинники.

Свинцицкий покраснел, опустил смущенно голову. У него глаза всегда грустные, белесые брови изогнуты страдальчески.

- Повторяю для непонятливых.- Прапорщик будто забыл дать команду «Садись!», и его слушали стоя.- Устав внутренней службы определяет: «В уборных оборудуются одна кабина с унитазом (очком) и один писсуар на 10-12 человек». Прошу повторить.

Все молчат.

- Повторить!

Понуро, вяло и нестройно раздались голоса.

- Вот теперь другое дело,- прапорщик остался доволен.- Садись!

И снова потянуло в сон. Ну кому это надо? Это же идиотизм какой-то. За окном идет жизнь, чирикают на ветках тополей воробьи. Вышли в поле крестьяне, точно на плантации, гнут спины, а солнце поднимается все выше и выше, а голова клонится все ниже и ниже…

- Встать!

Вся оставшаяся часть занятий по общевоинским уставам проходит стоя. Сидит только прапорщик Циба, чи-тает вслух маленькую книжицу, двигает упоенно бровями и время от времени вытирает платком вспотевшую лысину.

Ноги уже не держат, коленки дрожат, подгибаются, но падать нельзя. Женя не выдерживает. Садится на тяжелый деревянный табурет с прорезью посередине.

- В чем дело, рядовой Миляев? - удивленно приподнимает брови прапорщик.- Что за самодеятельность?

- Это ноктюрн на флейтах водосточных труб,- сказал Женя и ему стало глубоко наплевать, что будет дальше.

- Ну-ка, поднимитесь сейчас же! - Теперь уже встал прапорщик.-Что это вы себе позволяете?

Он настолько удивлен непослушанием, что говорит не требовательным, а каким-то просящим голосом.

- Сидя намного удобней, товарищ прапорщик.

- Что-о?!

Проклятье. Куда он попал? Ну хорошо, стрелять, бегать, черт возьми, это понятно. Кричать «Ура!» - это тоже понятно, на войне как на войне. Но зачем сейчас стоять?

- Женя,- тронул его за рукав Свинцицкий,- встань, пожалуйста.- Он говорил тихо и смотрел все так же страдальчески, хотя сам уже еле стоял на ногах.- Надо терпеть.

Миляев поднял на него глаза. Что он говорит? Что значит терпеть? «Тоже мне… толстовец, Платон Каратаев».

Женя встал.

- То-то же,- удовлетворенно проговорил Циба, но сам уже не садился.

Во время короткого перерыва, когда они сидели в курилке под плакатом «Бросать окурок не спеши, сперва окурок потуши», с Женей заговорил Свинцицкий:

- Это ведь только начало, дальше труднее будет. Пока мы еще со «стариками» не сталкивались. Мой брат рассказывал, что сначала тебя бьют, а потом ты бьешь. Это несправедливо, но надо терпеть.

Женя покосился на него.

- Зачем терпеть? Чтобы потом бить?

Свинцицкий покачал головой:

- Нет. Но иначе не выжить.

Следующее занятие проводил лейтенант Капустин. От изобилия писанины даже спать не хотелось. Все торопились записать слова, произносимые лейтенантом, и лишь упрямый цыган время от времени приостанавливал руководителя:

- Как-как?

Тот замедлял темп речи и повторял:

- Западная рыночная экономика непременно приведет капитализм к краху, кризис которого углубляется с каждым днем…