Виктор Устьянцев - Штормовое предупреждение

Может быть, так мне хотелось именно потому, что я никогда не отмечал свой день рождения в семье. У меня ее нет. Я вырос в детдоме. Попал туда, когда мне не было еще и двух лет. Говорят, что меня нашли возле убитой матери после бомбежки эшелона, увозившего в тыл эвакуируемых на восток женщин и детей. Пожилой солдат принес меня в санитарный вагон и вместе со мной передал сестрам паспорт матери. Этот паспорт до сих пор хранится у меня, и я иногда подолгу смотрю на пожелтевшую от времени фотографию. Три года назад мне удалось установить, что мой отец тоже погиб. На фронте…

Командир разрешил подвахтенным подняться наверх покурить, и вскоре на мостике стало тесно. Электрик старший матрос Гордейчук, известный на лодке балагур и затейник, прикрывая в кулаке огонек папиросы, рассказывал:

- У нас под Одессой кавуны растут во какие!

Должно быть, Гордейчук, показывая, какие у них растут кавуны, изрядно преувеличил, потому что кто-то за моей спиной усомнился:

- Это ты, положим, заливаешь.

- Не веришь? - воскликнул Гордейчук. - Вот спроси у замполита, он небось лучше нас знает. Как, товарищ капитан-лейтенант, верно я говорю?

- Возможно, - спокойно ответил заместитель командира лодки по политчасти капитан-лейтенант Свиридов. - У нас под Рязанью, например, утки летают эдак пуда по три весом…

Последние его слова тонут в веселом гоготе. Наш замполит мастер на такие шутки. Вот он уже овладел вниманием и перешел на серьезное.

Нет, что ни говорите, а замполит умеет повернуть любой разговор куда надо. Я прочитал все материалы Пленума, а все равно с интересом прислушиваюсь к тому, о чем говорит капитан-лейтенант.

…Лодка идет на погружение. В подводном положении волнение моря не чувствуется, корабль становится послушнее, устойчиво лежит на курсе.

Затылком ощущаю взгляд главного старшины Проценко, стоящего на горизонтальных рулях. Мы уже привыкли к тому, что старшина все время наблюдает за нами. Но сегодня почему-то становится неприятно: неужели мне нельзя доверять?

И вообще мне грустно. Двадцать лет, круглая дата, а я даже не могу по-человечески отметить это событие. В прошлом году в этот день Люся подарила мне шарф. Мы с ней почти семнадцать лет знали друг друга, десять лет проучились в одной школе, но я раньше как-то не обращал на нее внимания. А тут вдруг увидел, что она очень красивая и с ней очень хорошо. Мы весь вечер бродили по заснеженным улицам. У нее озябли руки, я отогревал их своим дыханием, а Люся смеялась. Потом мы еще много раз бродили вместе по городу, и мне почему-то хотелось, чтобы у нее опять замерзли руки. Когда я уехал служить, Люся стала писать мне. Не забыла ли она о моем дне рождения? Неужели даже она не вспомнит?

Главный старшина Проценко пошел завтракать. Скоро ли подменят меня? Что-то Сема задерживается. А вот и он.

- Ты никогда не пробовал есть горячие угли?-спрашивает Сема.

- Нет. А что?

- Попробуй. Получишь довольно отчетливое представление о кавказской кухне.

Значит, наш новый кок матрос Варосян опять здорово наперчил. Он перчит все, даже кашу. Ярко выраженный кавказский «акцент» варосяновских блюд нравится нам.

Сема тоже любит острое, а сейчас он, видимо, просто шутит:

- Такое ощущение, будто я съел ежа.

Меня окликает командир лодки. Когда я подхожу, он торжественно говорит:

- Поздравляю вас с днем рождения.

Я растерянно жму протянутую командиром руку. Откуда он знает о моем дне рождения? Не успеваю опомниться от первой неожиданности, как слышу в динамике голос капитан-лейтенанта Свиридова:

- Товарищи моряки! Сегодня матросу Василию Богатыреву исполнилось двадцать лет. Разрешите от вашего имени поздравить его и пожелать доброго здоровья, успехов в жизни, в службе.

И замполит жмет мне руку. Я понимаю, что мне надо что-то ответить, сказать хотя бы несколько слов, но не могу говорить. Стою и судорожно глотаю воздух.

Командир приказывает подвсплыть на глубину двадцать метров. Я догадываюсь, что это в честь моего двадцатилетия. Сейчас обо мне вспоминают во всех отсеках. Я служу на лодке всего четыре месяца; наверное, ничего еще не сделал такого, о чем можно было бы вспомнить, но все-таки они думают обо мне. И очень хочется, чтобы думали хорошее.

Командир пригласил:

- А теперь прошу к столу.

Он, как гостя, пропускает меня вперед. Мы входим в кают-компанию. Меня усаживают за столом на то место, где обычно сидит старпом. Это, наверное, очень большая честь, и мне надо гордиться, но я не знаю, куда девать свои руки.

Варосян протягивает мне большой поднос и улыбается, обнажая все свои тридцать два ровных, как фортепьянные клавиши, зуба. Я встаю, принимаю поднос и не знаю, что делать дальше. Я смотрю на поднос. На нем рядами лежат нанизанные на деревянные палочки шашлыки. Неужели это все мне? Для чего-то начинаю считать палочки. Наконец догадываюсь, что одному мне всего не осилить, и ставлю поднос на середину стола.

Все ждут, когда я начну есть. Я протягиваю руку и осторожно беру одну из палочек. Вслед за мной приступают к еде и остальные. Командир расспрашивает меня о детдомовской жизни. Отвечаю односложно, мне как-то неловко разговаривать с командиром сидя, все время подмывает встать.

Напротив стоит Варосян и смотрит на меня с уважением и готовностью. На полусогнутой руке у него перекинута салфетка, она еще больше подчеркивает готовность Варосяна немедленно откликнуться на любое требование.

Инженер-капитан-лейтенант Васильев заводит с Варосяном разговор:

- Если вы и впредь будете кормить нас такими огнедышащими блюдами, мне придется вдвое увеличить запасы пресной воды.

Круглое лоснящееся лицо Варосяна сияет от удовольствия. Он понимает, что механик не просто шутит, а иносказательно хвалит его за кулинарные способности.

- Иначе у бачков с питьевой водой круглосуточно будет стоять очередь, - продолжает Васильев, - и лодка из боевого корабля превратится в толкучку, в базар. Что тогда будете делать?

Варосян задумывается. Потом вскидывает голову и, сверкнув озорным взглядом, бодро докладывает:

- А я тогда, товарищ капитан-лейтенант, на этом базаре лавровым листом торговать буду!

Стол вздрагивает от дружного хохота. Мне нравится находчивость кока, я тоже смеюсь.

Когда возвращаюсь в центральный пост, Сема сует мне лист бумаги. Разворачиваю его. Так и есть - стихи. Называются они «Служил на подлодке матрос». Под заголовком, чуть сбоку выведено: «Посвящается моему другу Васе Богатыреву». Смотрю на Сему. Вижу, как он краснеет. Начинаю читать. Стихотворение мне нравится.

Однако дочитать до конца не успеваю. Акустик докладывает:

- Цель, правый борт - двадцать…

И тотчас же по отсекам рассыпается сигнал тревоги.