Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

Бертрама сотрясал озноб, дышать было трудно. Он чувствовал усталость, такую усталость, словно не спал напролет все ночи своей жизни, и задавался вопросом, а есть ли вообще хоть что-нибудь, ради чего стоит жить.

А ведь его хвалили и награждали. Капитан Бауридль с гордостью хлопал его по плечу, и из черной дыры его рта неслось:

— Поздравляю, вы в рубашке родились! Но на одном везении далеко не уедешь. Вы еще и очень дельный малый!

А за окном парнишка по имени Фернандо пел популярную песенку из старого немецкого фильма.

В комнату Бертрама без стука вошел Завильский. Он дожевывал бутерброд, озабоченно покачивая головой.

— Когда вы намерены подняться, почтеннейший? — спросил он. — Если память мне не изменяет, капитан Бауридль был так любезен, что назначил построение на десять часов.

Завильский ничуть не изменился, был все так же болтлив, нахален и невозмутим. Казалось, невероятное напряжение последних дней совсем не отразилось на нем. Он держался как всегда — уверенно и развязно, словно бы не замечая уныния Бертрама.

— Держу пари — сегодня будет спокойный день, — продолжал он болтать, — Наши героические итальянские легионеры драпали с такой скоростью, что вынуждены были остановиться, чтобы хоть дух перевести. А красные так напуганы своей победой, что сами себе не верят. В конце концов, это можно понять, они ведь не привыкли… Значит, сегодня будет тихо.

Он расхаживал по комнате, насвистывая ту же мелодию, которую только что пел Фернандо.

А славный все-таки этот Завильский, подумал Бертрам. Раньше он смотрел на него сверху вниз, но теперь был от души благодарен ему за это ни к чему не обязывающее дружеское участие.

И все-таки его смутило, что Завильский не вышел из комнаты, когда он встал, чтобы умыться.

— Тебе не помешает, если я закурю? — спросил Завильский, удобно расположившись в кресле. — Некоторые не выносят натощак сигаретного дыма. Ты к ним не принадлежишь, тем лучше. А кстати, о Гвадалахаре рассказывают невероятные вещи. Наши итальянские союзнички драпанули от красных бригад, а в них, говорят, сплошь одни немцы.

Бертрам озадаченно замер возле ночного столика.

— Должно быть, просто трепотня! — заметил он, стягивая пижаму.

— Нет-нет! — воскликнул Завильский, — итальяшки даже взяли в плен нескольких немцев, среди них был один офицер. Наверняка коммунист! Но даже если! А по мне — так прекрасно, что этим макаронникам накостыляли наши коммунисты. Наша задница и то красивее, чем их рожа.

Холодная вода немного освежила Бертрама, но уже надо было спешить.

Воздух был стеклянно прозрачен, и, когда они шли по летному полю, дул сильный ветер. Теперь их было трое, по дороге к ним присоединился Штернекер.

Во время построения капитан Бауридль сообщил, что «принимая во внимание отличную службу» командование предоставило им двухдневный отпуск. Бертраму же пришел вызов в штаб легиона «Кондор» в Севилье.

— Что вы такое натворили, если вас требуют в штаб? — подозрительно спросил Бауридль. — Ну, будем надеяться, обойдется без неприятностей.

И он протянул Бертраму свою мясистую, но все-таки крепкую руку.

Слова Бауридля встревожили Бертрама. А не, случилось ли что-нибудь с Хартенеком, спрашивал он себя, влезая в машину, где его уже ждали Завильский и Штернекер.

Несмотря на крутизну поворотов и почти отвесные спуски, машина буквально летела из горной страны вниз, в долину. Она проносилась мимо контрольных постов, мчалась все дальше, вниз, в устрашающую глубину, пролетала через тесные деревушки с домиками, как бы присевшими от испуга.

Почти всю дорогу они молчали. Однако при виде первых домов Севильи, Завильский сообщил, что он слышал, будто там теперь есть одно заведение «с немецкими девочками».

— Как вы считаете? Не заглянуть ли нам к нашим соотечественницам?

Воздух дрожал от зноя. Внезапно их взгляду открылась улица. От ее вертикальности болели глаза.

— Что вы на это скажете, Бертрам? — осведомился Штернекер.

— Ну что ж, — поспешно ответил покрасневший Бертрам, — если вы пойдете, то я присоединяюсь.

Но, произнося это, он все же испытал сильнейшее отвращение и с внезапной злобой подумал: не надо бы мне быть с ними запанибрата. Прежнее, давно забытое высокомерие вновь овладело им. Они хотят низвести меня до своего уровня, думал он, хотят, чтобы я был как они; потому-то они все и липнут ко мне, Бауридль, Завильский и даже Штернекер. Он и сам не мог понять, откуда вдруг опять возникло это ощущение собственного превосходства.

Когда машина въехала в город, он сказал:

— Вас не затруднит, если мы сперва заедем в штаб. Мне там надо кое-что выяснить.

В большой комнате с обшарпанными кожаными креслами и банкетками его попросили подождать. Одну стену почти целиком закрывала огромная географическая карта. На ней красным шнурком была отмечена линия фронта с ее причудливым заострением у Теруэля и резким изломом возле Толедо. В районе Гвадалахары пока никаких признаков недавнего поражения не было. Красный шнурок ожесточенно тянулся до самого края плоскогорья, за Ториху. Бертрам вспомнил мощную башню над руинами замка; он видел ее, пролетая там вместе с бомбардировщиками. Да, если бы мы дошли досюда, подумал Бертрам, то нас бы уже ничто не могло удержать.

Он продолжал внимательно разглядывать карту. Конечно, бомбить Ториху было нелепо. Долину можно было занять и так: сосредоточить там все силы, танки, артиллерию… А вместо этого вечно одно и то же хулиганство — стараться с воздуха раздолбать деревни, где в лучшем случае окопался один какой-нибудь мелкий штабишко, командиры которого ценят возможность спать в настоящей постели.

Бертрам вытащил булавки, державшие красный шнурок. Гаханехос, Триуикве, долина Утанде, Бриуэга — все это потеряно. Он отодвинул красный шнурок и снова закрепил его булавками.

— Привет, что это мы тут делаем? — окликнул его кто-то.

Бертрам стремительно обернулся.

Перед ним, склонив птичью голову с очками на слишком длинном носу, стоял Хартенек. И улыбался тонкими губами.

— Ты? — изумленно воскликнул Бертрам, не сходя с места.

Хартенек осторожно прикрыл за собой дверь, быстро подошел к Бертраму, обнял его, так что их лица почти соприкоснулись. Прищурив глаза за стеклами очков, он разглядывал друга с вниманием и любопытством. Наконец он разжал руки.

— Черт побери! А ты здорово переменился! — заметил он.

— Да? Ты находишь? — спросил Бертрам, опуская глаза под взглядом старого друга. Он частенько думал: вот было бы хорошо, если бы тут появился Хартенек. И радость встречи рисовалась ему в самых радужных тонах. Но вот Хартенек стоит перед ним, а он ничего не чувствует. Но ведь я же рад, сам себе внушал Бертрам, а вслух произнес: — Да, подумать только — ты здесь! Я все никак не опомнюсь. Я чего угодно ожидал…