Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

Хайн Зоммерванд слушал не перебивая. В нем с новой силой пробудилось воспоминание о Норе, и это его очень стесняло.

— Хочешь еще немного вина? — спросила Ирмгард.

Неожиданно погас свет, глухо залаяли зенитки.

Они сидели друг против друга и вслушивались в темноту. Вдруг в комнате сверкнула молния, задрожали полы. Грохот разорвавшейся бомбы больно ударил в уши. Они продолжали сидеть молча.

— Дай мне руку, — попросила Ирмгард. Он протянул ей руку через стол.

— Вот она, — сказал он.

Она наконец нащупала его руку и положила на нее голову.

— Тебе страшно? — спросил он.

— Нет, это не потому, — ответила она.

Потом она сказала:

— Возьми свой бокал. На кухне есть балкон. Оттуда мы увидим, что произошло.

— Хорошо, — согласился Хайн. — Эта штука разорвалась где-то поблизости.

Она взяла его за руку и повела на кухню. Там было светлее. Через балконную дверь с улицы падал красный отсвет пожара. Достав водку, она наполнила бокал до краев.

— Только ее должно хватить нам обоим, — предупредила она.

Балкон был узким. Они облокотились на холодную железную ограду.

Лучи прожектора плели по темному небу паутину скорбных, бледных крестов. Ожерельями вспыхивали осветительные ракеты зенитных батарей, и тяжелые удары бомб сотрясали воздух. Из горящего дома на другой стороне улицы с треском и свистом вырывались языки пламени, а вслед за ними вспыхивали багровые пятна пожаров.

Прислонившись к плечу Хайна, Ирмгард смотрела вниз.

— Целый месяц каждую ночь одно и тоже, — сказала она. Она не жаловалась, а просто констатировала факт. Хайн вспомнил о детях, игравших в доме.

— Здесь есть бомбоубежище? — спросил он.

— В нем нет нужды, — сказала Ирмгард. — Неподалеку есть метро, и довольно глубокое. Многие ночуют там, но не все. Некоторые, вроде меня, думают: будь что будет.

— Ты так устала?

Ирмгард взяла его руку и положила ее себе на плечо.

— Нет, не беспокойся, — сказала она. — Я до жути нормальна. Просто ненавижу всякую осторожность.

— Но ведь ты здесь одна! — все еще с тревогой произнес он.

— В таких случаях я поступаю так, как сейчас: выхожу на балкон, смотрю и пью водку. Дай-ка мне бокал.

Город горел в разных точках. Наконец затихло шмелиное жужжанье самолетов, смолкли зенитные орудия. И только мягкие лучи прожектора метались по небу, бесшумно касаясь звезд.

Когда они вернулись в комнату, лампа на столике снова зажглась, но Ирмгард быстро выключила ее.

— К себе в казарму ты теперь не успеешь. Придется тебе заночевать здесь, — сказала она и потянула его за собой в комнату. — Оставайся у меня, хорошо? Прошу тебя. Сегодня я не хочу быть одной. Да и поздно ехать в город.

Она выпустила его руку. Хайн беспомощно стоял в чужой темной комнате, повторяя:

— Да, да, действительно уже очень поздно.

— Ложись в соседней комнате, Хайн. Там кровать Альберта.

На следующее утро он выехал в Альбасете — скучный, каменный городишко на краю равнины, где находилась база бригад.

Из груды книг на столе он не взял ни одной, а уехал с «Гиперионом» Гёльдерлина, который на прощание дала ему Ирмгард.

Несколько часов сна совершенно преобразили его. Они были чем-то вроде теплого, освежающего душа.

Бюрократическая холодность Альбасете, где праздность соседствовала с деловитостью, вернула его на землю. У него было много дел, и он не нашел времени, чтобы разузнать о враче, которого не встретил сразу по приезде. Поэтому он оставил тому записку, что заглянет еще раз, а сам помчался дальше. Было жарко и пыльно. На улице толпились солдаты и женщины в черном. Кафе и рестораны были переполнены, хотя ни кофе, ни пива не было, а из еды подавали разве что тарелку гороха с куском подозрительной на вид колбасы. Казалось, нет уголка, где бы можно было посидеть одному, и нет места, где были бы рады чужому обществу.

Так, по крайней мере, решил Хайн Зоммерванд, который в перерыве между беготней по учреждениям почувствовал себя усталым и лишним. Поэтому он поднялся по главной улице к маленькому парку на краю города.

Здесь они впервые построились, когда в Валенсии сошли с борта «Барселоны». Хайн Зоммерванд присел на одну из каменных скамеек, которым слой гипса придавал сходство со стволами деревьев. Ему вспомнился внезапный ливень, начавшийся в самый разгар торжества. Он хлынул на площадь и разогнал зрителей. Только добровольцы, как положено, остались стоять в строю и слушали речи, которых не понимали. Дождь вымочил их до нитки. Не беда, думали они, скоро выдадут обмундирование. Но прошло много времени, прежде чем им выдали армейскую амуницию.

Хайну Зоммерванду вспомнилось, какой восторг охватил их тогда. Он почувствовал удовлетворение, когда понял, что, несмотря на перемены, несмотря на то, что все стало суше и жестче, что жесткость эта коростой покрыла многое, дух остался прежний. Он жил и действовал, хотя в бригадах теперь осталась всего четверть «комбатантов», а три четверти состава набирались из испанцев. Хайн Зоммерванд припомнил разговор с гладко выбритым комиссаром бригады, который состоялся несколько недель назад, когда XII бригада праздновала свой шестимесячный юбилей. Желая сказать что-то умное, комиссар попытался отделить интербригады от той силы, которая их создала. Для него, увлеченного романтикой, бригада стала всем, превратилась в самостоятельную единицу, которая родилась сама собой — это отвечало общему настрою — и теперь воевала на полях сражений Испании.

Конечно, он заблуждался. Идея создания бригад родилась не сама собой, а выросла на почве международной солидарности. На самом деле бригады были плодом нелегкой организаторской работы, которую провела партия. И хотя многие бригады не подчинялись партии, они были частицей духа и плоти партии, что никак не умаляло их роли. От этого они ничуть не хуже служили общему делу.

Их бойцы гибли за свободу Испании и за мир во всем мире. Бок о бок с испанским народом за мир сражались советские танки и самолеты. Все это составляло как бы единое целое.

На маленькой площади трава тщетно пыталась укрыть песчаную землю. Несколько мимоз боролось за существование. Хайн встал и направился в город. Он все-таки выклянчил для своего батальона мелкие подарки: ручной пулемет, несколько пистолетов, бинокль, карманные фонарики и еще кое-какие мелочи.

На следующее утро он зашел в санитарное управление за врачом. Он удивленно воззрился на рослого человека с соломенными волосами, который, окинув его сонным взглядом, протянул ему мягкую руку. Хайну показалось, будто они где-то виделись. Когда он сказал об этом, врач тоже вспомнил:

— Верно. Давно это было. Однажды ты встречался у меня на квартире с Георгом. Я сам открыл тебе дверь. Ты должен был сказать, что ты слесарь, но ты забыл.