Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

— Не говори так громко! — напомнил незнакомец. — Кстати, я пришел сюда, чтобы поговорить с тобой. Я считаю, что твой случай очень серьезный.

— Мой случай! — воскликнул Хайн. — Мой случай! Вот это здорово! По крайней мере, ясно выражено. Случай! Вы думаете, я подлец, провокатор. Вроде того типа, к которому я пришел сразу после лагеря. Открывает мне дверь и стоит: в коричневой рубашке, три звездочки на воротнике, фюрер СА. Вот вы что обо мне думаете!

Хайн остановился, схватил незнакомца за полу пиджака и заглянул ему в лицо. В темноте много не увидишь, только широкий подбородок и рот. Очень жесткий рот.

Он оставался жестким и тогда, когда произносил почти успокоительные слова:

— Слушай, парень, все обстоит не так-то просто. Нам надо глядеть в оба, ты и сам понимаешь. Никому нельзя доверять, ни во что нельзя верить.

— Ни во что?

— Я так не думаю. В свое дело мы верим.

— В дело, а разве дело это не люди?

Незнакомец хотел отвертеться:

— Ладно, оставим это. У меня не так много времени. Короче, как ты вышел из лагеря?

— Да я уж раз двадцать про это рассказывал! — опять вспылил Хайн, но потом сдался. Пора уже покончить с этим, подумал он. И рассказал: — Они только-только опять прочесали лагеря. Как по-твоему, кто им строит все эти их распрекрасные «юнкерсы» и «мессершмитты»? Во всяком случае, не банда сволочей из СА! Строят наши люди. Токари, литейщики, слесари, механики. Вот их-то и вытащили из лагерей. И меня заодно с ними.

— А дальше?

— А дальше я получил тут работу на верфи. Если бы там еще было что делать!

Но незнакомец пропустил замечание Хайна мимо ушей. И промолчал.

— Вот и все! — сказал Хайн, как бы вынуждая того ответить.

— Все?

— Да.

— И они просто так отпустили тебя?

— Дали подписать какую-то бумажонку, в которой говорилось, что нас там не били. Нас, конечно, били, и еще как! Но мы, конечно, подписали, а потом нам выдали свидетельства об освобождении.

— И больше они от тебя ничего не требовали? Никаких объяснений? — настаивал незнакомец.

— Нет, ничего.

Незнакомец смотрит на Хайна, во взгляде усталость и недоверие. Теперь он и сам толком не понимает, что к чему. Его предшественник погорел на подобной истории. Долго я тоже не продержусь, думает он. Два дня назад он опоздал на встречу и увидел, что дом оцеплен полицией. Хайн кажется ему зловещей фигурой. Больше всего ему хотелось бы отпустить его побыстрее, выйти к железной дороге и удрать первым же поездом. Это было бы лучше всего. В поезде чувствуешь себя увереннее, там ты среди людей и все же наедине с собой.

Между тем Хайн ломает ветку сосны, растущей возле тропинки. И тут же со свистом рассекает ею воздух. Жизнь — бремя, тяжкое, горькое бремя. Разве это не смешно? Он должен тут изо всех сил бороться за то, чтобы ему милостиво позволили снова попасть под преследование полиции! Он просто в отчаянии, оттого что ему не хотят предоставить право угодить в тюрьму на несколько лет или даже рискнуть головой; да, он в полном отчаянии!

Незнакомец тяжело вздохнул и вновь стал твердить свое. Ему это давалось нелегко. И тут Хайн взмолился:

— Да пойми же меня! Я просто не выдержу! Не могу я больше так! Побои, лагерь — это все ерунда. Но ваше недоверие, оно меня доконает. Другие работают, выполняют свой долг, а я тут околачиваюсь. Сейчас, когда от каждого так много зависит! Я должен, я обязан опять быть с вами…

Не надо бы ему так умолять. В данном случае не может быть ничего бессмысленнее. Незнакомец спешит прервать его:

— Да, кстати, я вспомнил, все те друзья, на которых ты ссылаешься, сейчас вне досягаемости.

— Что это значит — вне досягаемости? — спрашивает Хайн. И слышит, как тот тихо отвечает:

— Двое убиты. Один в тюрьме, а четвертый — в лагере.

— Но я же не знал, — бормочет Хайн. — Я не мог этого знать.

Он понимает, что дела его плохи. И все-таки волнение за друзей пересиливает.

— Что с Христианом? — спрашивает он об одном из этих четырех.

— Его нет в живых, — отвечает незнакомец, — они прикончили его в камере, и теперь он лежит на кладбище для бедных в Неймюнстере.

— Значит, и он, и он!

Это звучит так искренне, что незнакомец не может больше сомневаться.

— Скажи мне, с кем еще ты работал. Мы постараемся все уладить, — говорит он тоном, исполненным доверия.

— И он тоже! — Хайн все еще думает о Христиане, своем покойном друге. Вот это был парень, смельчак, богатырь.

— Скажи, а ты вправду моряк? — спрашивает Хайн у незнакомца, потому что и Христиан был моряком.

— Я? Нет! — отвечает тот, качая головой. — Так с кем же еще ты работал?

Хайн медлит. Мысленно он еще с Христианом.

Лес молчит. Темнота чревата опасностью.

Хайн Зоммерванд отходит на шаг в сторону, подальше от незнакомца, поближе к лесу.

А ведь, пожалуй, незнакомец — провокатор, вот так сюрприз. Он хочет выведать мои связи, думает Хайн. Он хочет, чтоб я выдал еще несколько товарищей. Чтобы дал им материал против тех, кого они уже взяли. Того, что им не удалось в лагере, они хотят добиться с помощью этого трюка. Этот чужак сразу показался Хайну странным. Так что неудивительно, если он и в самом деле провокатор.

Вдали слышен выстрел. Это не может быть охотник, в лесу давно уже ни зги не видно.

— Нет, — решительно произносит Хайн, — ты уж лучше сам разузнай. Я ничего не могу тебе сказать.

Хайн был уже у самого края леса. Если он сейчас что-нибудь начнет, я сразу смываюсь. За деревьями можно спрятаться.

Однако незнакомец ничего не «начинает», только кивает в ответ и идет себе дальше, опустив голову, словно о чем-то задумавшись.

— Так когда же ты думаешь разобраться с «моим случаем»? — вопрос Хайна звучит иронически. Незнакомец пожимает плечами.

— Не так уж скоро, — протяжно говорит он, — у нас и других забот хватает.

— Вы сами себе их ищете! — ворчит Хайн и со злостью трясет своей старой кожаной папкой. — Сами ищете! Но долго я не выдержу. Я и так уж не человек, вы скоро меня замучаете почище коричневых!

— Не говори глупостей! — грубо обрывает его незнакомец. — Ты услышишь обо мне от старика, — добавляет он. — И если у тебя будет что-нибудь для меня, можешь ввести его в курс дела. Скажешь — для Георга. Так меня зовут. А сейчас я должен идти.

Георг вдруг стал очень хорошо ориентироваться. И ушел по узкой тропинке прямиком к вокзалу. Его шаги по мягкой песчаной почве были совсем не слышны.

Хайн Зоммерванд снял фуражку и пригладил волосы, мокрые от пота. Сунул под мышку папку с грибами, повернулся и зашагал обратно к берегу, да так тяжело, словно все невзгоды мира легли на его плечи. Выйдя на берег, он растянулся на песке среди дюн, слушал шорох волн, глядел на звезды и ни в чем не видел никакой радости.