Бодо Узе - Лейтенант Бертрам

— Итак, вы были очень дружны с Крессом?

Йост уже торжествовал победу. Он слез со стола и стоял теперь как фехтовальщик, который знает, что следующим своим движением противник даст ему возможность нанести смертельный удар. Он ждал, покуда Хартенек разожмет крепко сжатые губы. Но тот был готов к любому дурному исходу.

— С Крессом, — быстро проговорил он, — я был дружен настолько, насколько дружен со всеми остальными прикомандированными к нам курсантами или, например, с лейтенантом Бертрамом.

— Так! — изумленно воскликнул Йост, ибо ожидал совсем иного ответа. Почему он ссылается на свою дружбу с Бертрамом, удивился Йост. Неужто Хартенек уже завлек его в свои сети? По-видимому, так оно и есть, иначе вряд ли он назвал бы имя Бертрама в такой момент.

Йост расхаживал взад и вперед по комнате. А как же тогда обстоит с Марианной? Или я все это просто себе внушил? — думал Йост. Значит, смущение Бертрама объясняется теперь совсем иными причинами? Разумеется, они тоже не улучшили отношения к нему майора. Вдобавок майор не знал, насколько они соответствуют истине. Возьму-ка я Бертрама в оборот, решил Йост, хотя и подозревал, что таким путем вряд ли приблизится к истине.

Так или иначе, а Хартенек от него ускользнул.

— Будем надеяться, что ваше расположение принесет лейтенанту Бертраму больше удачи, нежели малышу Крессу, — свирепо произнес Йост и приказал Хартенеку позаботиться о погребении погибших. Он знал, что есть предписание хоронить их со всеми воинскими почестями, но в полной тишине.

В изнеможении, как после боя не на жизнь, а на смерть, вышел Хартенек от майора. И действительно, в глубине души он еще испытывал страх. Перед его внутренним взором все еще стояли картины, которые являлись ему в последний час: лица его товарищей, расстрелянных в июне этого года. Он вспомнил о своем друге Хаймзоте, который так же хорошо разбирался в астрологии, как и в составе взрывчатых веществ и человеческих душах. «Материал — один и тот же», — говаривал он между двумя непривычно огромными рюмками коньяка. Тебе придется еще подождать, старик, мысленно сказал ему Хартенек, я еще не готов составить компанию тебе и червям. Он был по-настоящему благодарен своему покойному другу за то, что тот успел до ареста сжечь его письма, иначе ему уже тогда пришлось бы туго. Точно тень проскользнул Хартенек мимо испуганного Бертрама, ожидавшего в приемной. Он только улыбнулся ему и с нарочито легкомысленным жестом сказал:

— Ничего, на сей раз обошлось.

И он ушел, а Бертрам остался, ничего не зная о ходе разговора, ибо испуганный вид Хартенека противоречил его словам. А потому он замер от страха, когда они ехали в штаб дивизии и Йост явно с каким-то умыслом спросил:

— Как я слышал, вы подружились с Хартенеком? И давно?

Он должен был бы меня предупредить, со злостью подумал Бертрам, и зачем вообще он упоминал обо мне? И кроме того, их отношения вряд ли можно назвать дружбой, так далеко дело еще не зашло.

И потом, размышлял Бертрам, признаться в каких-то отношениях с Хартенеком сейчас, безусловно, очень опасно. Однако — пронеслось у него в голове — разве подобное признание не поколеблет Йоста, который до сих пор с трудом скрывает свои подозрения относительно Марианны?

— Хартенек помогал мне в учебе. И я за это очень ему признателен, — осторожно пояснил Бертрам, однако голос его звучал искреннее, чем ему бы хотелось. Йост смерил его удивленным взглядом.

Штаб дивизии размещался в доме обер-президента провинции, еще молодого, но очень толстого человека.

Командир дивизии, уже по-старчески тощий, приветствовал Йоста сладчайшей улыбкой.

— А вот и наш спаситель! — вскричал он и представил его хозяину дома, одетому в коричневый мундир.

Обер-президент был реалистом. Он хотел, чтобы офицерский корпус признал его партию общественно полезной, и держался мнения, что и в этом случае путь к сердцам лежит через желудок. Блюда и напитки на столе были, так сказать, политическим аргументом: политическим аргументом был и грибной суп со сметаной, и голубая форель, нежная и удивительно вкусная. Шпигованное оленье жаркое было не менее убедительно.

Так, по крайней мере, казалось при виде сидящих за столом. Все они были отличные едоки. Как они умели уплетать за обе щеки! Как перемалывали пищу! Какое великолепное зрелище здоровой, мужественной силы!

— А вот немецкое красное, господа! — громким голосом оратора произнес обер-президент. — Надеюсь, вам оно понравится.

Йост счел вино безвкусным, но генерал с его весело прыгающим кадыком уже выхлебал свой бокал и теперь рассыпался в похвалах. Вино легко пьется, оно не слишком терпкое и не слишком мягкое, «как раз по вкусу немцам».

Хотел бы я знать, почему он так лижет задницу этому коричневому парню, размышлял Йост, пребывавший в дурном расположении духа.

На нижнем конце стола сидел Бертрам с другими адъютантами и офицерами для поручений. Он не спускал глаз с роскошного белого с серебром мундира молодого полковника из генерального штаба военно-воздушных сил. Ох, как долог был путь от адъютантских аксельбантов Бертрама до широких белых кантов штабного офицера.

Но именно этим путем хотел идти Бертрам. Серебряные шнуры на своих плечах он рассматривал как заявку на повышение, на вступление в генеральный штаб, в круг Всеведающих, тех, кто Действует, Принимает Решения.

Большинство из них начинало свою карьеру в качестве адъютантов. Но далеко не все адъютанты заканчивали свой жизненный путь в генеральном штабе.

Главное — не потерять почву под ногами, напоминал себе Бертрам, вертя в пальцах граненую ножку бокала. И вдруг усомнился в том, что избранное им дело сумеет удовлетворить его честолюбие. Был ли он прав, сознавшись в своих отношениях с Хартенеком, хоть сознался он и весьма сдержанно? Может, он не на ту лошадку поставил? В крайнем смущении он задавал себе все эти вопросы.

— Вам не кажется, что он похож на беглого капуцина? — шепнул Бертраму лейтенант фон Конта.

— Кто, простите? — очнулся от своей задумчивости Бертрам.

Лейтенант фон Конта рассмеялся и сказал, нахально подмигнув:

— Военно-воздушный дядюшка, на которого вы пялитесь, как на голую девицу.

Бертрама рассердил непочтительный тон лейтенанта. У полковника было круглое, мясистое лицо.

— Ему самое большее — тридцать восемь, — оценивающе и с удивлением проговорил Бертрам.

— Молодость — это не заслуга, — продолжал насмешничать лейтенант фон Конта. — Мне это каждый день твердят в училище.

Командир дивизии буквально осыпал Йоста знаками своего благорасположения, что только пуще разозлило майора. Исход боя решил арбитр, а не я, ругался он про себя.