Олег Меркулов - Ради тебя

— А что здесь нужно?

— Что? — переспросил адъютант. — Заправку по форме, чищеные сапоги, приветствовать старших и наготове документы. Другим — тебя это пока не касается, быть всегда побритым. Имей в виду: здесь строго. Чуть что — и в комендатуру.

— А потом?

— Потом? Потом полы мыть, и часика три строевой. Устраивает?

— На обратном пути — ничего, — ответил он.

Адъютант засмеялся.

— На обратном пути можно, конечно, и не торопиться. Мы по тебе не соскучимся.

«Я по вас тоже не соскучусь», — подумал он, но сказать не решился: от адъютанта сейчас зависело, как скоро он выберется из этой Москвы.

Пришла та же эмка. Адъютант, как маленький генеральчик, расселся на переднем сиденье, а он устроился со своим чемоданом и мешком сзади, и ехал, как туз. «Здорово повезло с этим фрицем, — думал он, — если бы не фриц, не катиться бы по Москве так уютно на сиденье из желтого хрома». Он трогал носком сапога полный чемодан продуктов — да каких продуктов! Таких продуктов у него никогда не было. Нет, если бы не фриц, не катиться бы ему с кучей денег, отпускным билетом на десять дней без дороги и новеньким орденом Отечественной войны II степени. Сам он цел, на нем ни царапины, а на улице теплынь, впереди лето и до фрицев тысяча километров. Он подумал, что мать будет рада и продуктам, и деньгам. «Черт! — сказал он себе. — Вот это подвезло! Если еще адъютант, и правда, посадит его в поезд… Ага, вокзал! Приехали. Ну — последний бросок…»

Адъютант сказал ему: «Жди», — и ушел к коменданту. Сколько времени ходил адъютант, он не знал, потому что хорошо уснул на этом желтом хроме, привалившись спиной в округлый угол между подушкой сиденья и окошком. Адъютант передал его старшине с чубом, по-казацки выпущенном на козырек фуражки, и умчался.

Вокзал был набит под самую завязку. Около дверей на перрон жалась такая толпа, что пробиться через нее было невозможно, но старшина повел его в комендатуру, там на скамейке под охраной сидело несколько солдат без ремней и без погон, и на перрон они вышли служебным ходом.

На втором пути, уже под паровозом, стоял «пятьсот веселый» — четыре пассажирских вагона и десяток товарных, набитых тоже под завязку. По перрону парами разгуливали патрули, несколько их караулили дверь, через которую пассажиров цедили из вокзала.

Старшина по-домашнему шел вдоль «пятьсот веселого», а он очень неуверенно шагал за ним, перекладывая чемодан из руки в руку. Они миновали пассажирские вагоны, прошли часть теплушек, у третьего от хвоста телячьего старшина остановился.

— Лезь.

— Куда? Куда лезь? — заорал из вагона рябой артиллерист. — Тут и без тебя полно. Топай в другой.

— Некуда! Проходи! Мест нет! — Кто сердито, кто равнодушно, кричали ему и старшине из вагона солдаты, сгрудившиеся у двери так, чтобы снаружи казалось, что в вагоне нет ни кусочка места, но между их сапог он видел, что еще немного места в вагоне есть.

Старшина даже бровью не повел.

— Лезь!

Кто-то изнутри стал надвигать дверь, но она уперлась в стремянку, которая висела на рельсе двери, и он поставил ногу на стремянку и, ухватившись свободной рукой за скобу, полез в вагон.

— Куда! — повторил рябой и, столкнув его, снял стремянку.

— Куликов! Сулимов! Рябов! — крикнул старшина, и сразу же с перрона спрыгнули патрульные и подбежали к ним.

Старшина показал на рябого.

— Снять этого барина. Ему тесно ехать.

Часть солдат в вагоне отхлынула от двери. Кто-то даже полез на нары.

Двое патрульных ловко подбросили третьего, он вскочил в вагон, взял с полу брошенную стремянку, повесил ее на рельсу, и еще трое патрульных вскарабкались в вагон. Пока они там возились с рябым, он тоже влез в вагон.

— Ладно, старшина, — сказал он старшине сверху. — Пусть едет. — Он задержал патрульных, которые, оторвав рябого от нар, волокли его к двери. — Бросьте, ребята.

— Пусть едет! Поместимся! Прости его, старшина! Чего там — в тесноте, да не в обиде, — кричали старшине из вагона.

— То-то! Ты бы у меня помыл полов, — сказал старшина рябому. — Гектара три. Слезайте.

Патрульные спрыгнули из вагона.

Старшина встал на рельсу и пошел по ней, держа расставленными руками равновесие.

Игорь сел у двери на доску, которая шла поперек вагона и служила скамейкой. Пока рябой грозился, и пока над рябым потешались, он смотрел в пол.

— Ну и черт! Ну и черт! — ругался рябой.

— Покажи ему шиш в кармане! — кричали рябому с нар.

— Он бы тебя ушами заставил полы мыть! — кричал еще кто-то.

— Право черт! — ругался рябой.

— Из-за тебя чуть не ссадили человека, — сказал кто-то негромко, но зло, Игорю в затылок. — Дружки твои…

Он обернулся и встретился взглядом с колючими глазами старого солдата.

— Я их вижу первый раз. Как тебя.

— Вот темненькую тебе устроят…

— Ты что ль?

— Я тебе устрою, — лениво сказал парень с летными курсантскими погонами. — Закрой дроссель, растрясешь весь песок.

— С меня тот вон, — старый солдат показал на белесого патрульного, который стоял на перроне к ним спиной и что-то говорил железнодорожнице, отчего она хихикала и закатывала глаза, — тот вон, сивый, булку хлеба взял, чтобы посадить.

— Ему и устрой темную, — посоветовал насмешливо летчик. — Живоглоту.

Старый солдат заерзал. Видно, ему здорово было жалко этой булки.

— Устроишь им. Вишь, затылки какие гладкие. Что, он у меня взял эту булку? У ребятишек. Я от каждого пайка недоедал, хотел им привезти.

Солдат категорично махнул рукой.

— Ты, дед, совсем? — спросил летчик.

— Совсем. Грудь застудил в трудармии. На лесоповалах. Как жив остался, диву даюсь. Слышь, как хриплю. — Солдат несколько раз похрипел. — Табачку, робяты, у вас нет?

Игорь достал кисет.

— На.

— Ты что, спать? — удивленно спросил солдат летчика, видя, что летчик снова укладывается.

— Ага, — ответил летчик и пояснил: — Может, что интересное приснится. Может, приснится, что обедаю или хотя бы завтракаю.

Скоро вдоль их «пятьсот веселого» прошел, звонко стукая по колесам молотком на длинной ручке, и доливая из носатой банки мазут в буксы, железнодорожник. Старый солдат докуривал громадную «козью ножку», свернутую по принципу «на чужбинку, а на чужбинку и уксус сладкий», когда главный кондуктор дал резкий свисток, паровоз радостно гуднул, пустил вбок конус пара, зашипел воздухом в тормозах, оттягивая колодки тормозов от колес, дернул и потащил вагоны.

Патрульные, как по команде, выпрыгнули на перрон и подтянулись к двери, но было поздно — из вокзала волной ударили остающиеся, они смели контролеров, и отбросили вправо и влево патрульных. Кое-кого, конечно, патрульные схватили, но большинство из тех, кто прорвался, разлились во перрону и устремились к поезду. Поезд не набрал хода, и солдаты прыгали на ступеньки пассажирских вагонов и тех телячьих, у которых были тамбуры, перелезали на сцепки и забирались на крыши.