Олег Меркулов - Ради тебя

Людской поток, который бил из двери, вынес из вокзала девушку в синем берете. Лавируя среди солдат, девушка перебежала перрон, смело спрыгнула с него и, поддернув свободной рукой синюю тоже юбку, помчалась вдоль поезда догонять соседний пассажирский вагон.

Держа чуть на отлете кожаный докторский чемоданчик, она бежала легко, наклонившись грудью вперед, сильно отталкиваясь темно-красными туфлями на толстой подошве; медные пряжки на туфлях так и мелькали, и так же мелькали и ее коленки, но ей приходилось обегать стрелки, кучки болтов и костылей, обгонять замешкавшихся солдат, а поезд прибавлял ход, и Игорю было видно, что девушке пассажирский вагон не догнать, хотя она и бежала рядом со второй теплушкой.

Солдаты из вагонов подзадоривали ее. Они кричали:

— Наддай, сестренка!

— Жми на всю железку!

— Давай, давай!

— Ну, чуток еще! Ну же, залетная!

Плотно сжав губы, не обращая внимания на эти крики, девушка бежала изо всех сил, но и вторая теплушка стала уходить от нее, и девушка повернула голову к поезду. Из теплушки к девушке протянулось несколько рук, но она промедлила, обегая стрелку, и бежала уже на уровне сцепки второй и Игоревой теплушки.

Он схватился за скобу, наклонился и потянулся вперед, как только мог.

— Чемоданчик! — крикнул он.

Встретившись с ним глазами, девушка вскинула ему чемоданчик, и он передал его, не глядя, в вагон.

— Руку! Левую!

Несколько секунд, пока дед не схватил девушку за правую руку, он, вися над девушкой, держал ее теплую ладонь, а девушку относило назад, потом дед крикнул: «Разом!» — и они с дедом рванули девушку вверх, девушка. подпрыгнув, поджала ноги, кто-то, помогая им, схватил ее за ворот куртки, и они подняли ее и поставили на пол вагона у края.

— Уф! — сказала девушка. — Спасибо. — Она одернула юбку и поправила берет. — Уф, — наклонилась она, чтобы взять саквояж, а когда она распрямилась, перед ней стоял рябой.

Как рябой крутил глазами так, что зрачки двигались из-под брови к носу, вниз, к углу глаза и оттуда снова под бровь, было непонятно, но он умел их крутить, и крутил их сейчас перед девушкой просто жутко.

Рябой сделал широкий жест, словно распахнул дверь, указывая девушке на свое место на верхних нарах.

— Милости прошу к нашему шалашу. Чай, сахар, сухари — свои!

— Спасибо, но… — сказала девушка, — я лучше…

Рябого, спрыгнув с нар, оттолкнул мичман с гитарой.

— На инструменте, смею спросить, не играете?

— Немного, — ответила девушка.

— Поете?

— Немного.

Мичман был в восторге.

— О! Тонкая музыка, разговор о том, о сем — и путешествие будет прекрасным. — Мичман взял несколько аккордов:

Чья-то смуглая быстрая рука поймала девушку за полу куртки и потащила. Через плечо девушки Игорь видел, как солдат в бушлате, приплясывая перед девушкой, верещал:

— Позолоти ручку, красавица! Погадаю на счастье, всю правду скажу: что было, что будет, чем сердце успокоится. Не скупись, красавица, ай, не скупись!

Девушка не знала, как на это все отвечать, и что ей делать. Растерянно улыбаясь, она хотела что-то сказать, что-то объяснить, но не успевала, потому что ее засыпали вопросами — кто она? куда едет? откуда? зачем? почему? — предложениями продать саквояж, сменять куртку на воблу, просьбами сделать перевязку, спеть, сплясать, посмотреть фокусы и вообще: чувствовать себя как дома. Девушка только оглядывалась. Ее расширенные глаза перебегали с одного лица на другое, всматривались в них настороженно-доверительно, как бы говоря: «Мне, конечно, очень страшно, но я знаю, что вы не сделаете мне плохого…»

Наконец, решившись, девушка выдернула у «гадалки» куртку и, потеряв равновесие, слегка толкнула Игоря, но не отстранилась, а только оглянулась и встретилась с ним глазами; и снова, как тогда, когда она бежала вдоль поезда, а поезд все набирал ход, и ей было не догнать его, он весь потянулся к ней.

Ростом она оказалась ненамного выше его плеча, но она была стройная и какая-то гибкая вся, наверно, поэтому, когда она бежала, то виделась выше. Все в ней показалось ему красивым — плотно уложенные под беретом волосы, прикрывающие верхнюю часть маленьких ушей; широкий чистый лоб; прямые, идущие наискось к виску светлые брови, прямо же ломающиеся от крайней своей трети и этим изломом придающие лицу удивленно-надменное выражение; четкий нос; слегка впалые, с легчайшим от бега румянцем, щеки.

— Пожалуйста, не надо так! — не очень уверенно попросила девушка.

Нет, все ему сразу же понравилось в ней: и слегка влажные губы, под которыми, когда она улыбнулась, блеснули ровные зубы; приподнятый подбородок, отчего лицо ее было и упрямым; высокая нежная шея — на ней голова ее была, как цветок на стебле.

Он стоял близко к ней и хорошо видел ее глаза. Голубовато-зеленые ободки зрачков были у нее не ровно круглые, а слегка сплюснутые с боков, и из глубины зрачков всплывали, как пузырьки в роднике, золотые точки, искорки. Эти искорки, наверно, и несли чувства — страх, растерянность и быстрый гнев.

К их телятнику она никак не подходила, как не подходила бы к нему большая, свободная птица, которая вдруг взяла и слетела с неба и опустилась к ним в мчащийся вагон, набитый усталыми, огрубевшими за два года войны солдатами, пропитанными запахами пота, махорки, сапог и шинелей.

Разгребая солдат, как подростков, к ним пробился тип с головой огурцом и льняным чубчиком на ней.

— Манька! Неужто ты? — Тип закрыл глаза, выдавил из-под век две слезы и полез, вытянув губы трубкой, к девушке обниматься. — Манька, сестренка, вот где засеклись пути-дорожки!

Девушка отпрянула, а Игорь отвел плечо, и она скользнула за его плечо, как за дверь, и стала за спиной. Тип обнял его и стал слюнявить, тогда он сильно толкнул типа в живот, кто-то подставил типу ножку, тот не удержался и грохнулся на нижние нары, как раз на руки приятелей мичмана; вагон захохотал, и пока типа мяли и тискали, Игорь отвел девушку на свое место, заставил сесть и сел с ней рядом.

Мичман, подрулив к ним, дал несколько аккордов, сказал, как скомандовал: — Все! Пришвартована! — толкнул рябого гитарой, дал слегка по шее солдату-гадалке, и все разошлись по своим углам.

Вечер девушка просидела на его чемодане. Оказалось, она ехала тоже в Калязин, к тетке. Девушка училась в институте и могла пробыть в Калязине всего три дня.

В Дмитрове все помчались за кипятком, он тоже сбегал за кипятком, а когда поезд пошел и все сели ужинать, они тоже ужинали. Старому солдату, который зверски смотрел на еду, он подбросил кусок хлеба и колбасы, и такую же порцию выделил курсанту. Курсант им объяснил, что, получив продукты на пять дней, он убил их за три, и два последних «практически питался газетами».