Олег Меркулов - Ради тебя

Летчик подбросил осколок на ладони.

— Представляешь, с этой раной я заявляюсь в полк. Срамота! Драпал, скажут, сволочь, потому и получил в зад. В столовой за такую рану будут кормить ополосками. Представляешь?

— Нет, не представляю, — ответил Игорь.

Летчик зашвырнул осколок и вылил остатки шнапса в дырку на комбинезоне.

— И все тебе лечение.

— Жжет? — спросил сочувственно Игорь.

Летчик взял карабин и оперся на него, как на палку.

— Наплевать. Так где твой ротный или кто там еще остался?

Летчик кряхтел, ступая на раненую ногу, звякал железкой приклада о камни и вертел головой, рассматривая сожженные «тигры», разбитые пушки, разбросанное оружие и убитых. На полкилометра вокруг завода они валялись всюду. Чем дальше от него, тем их было меньше, но уже на окраине их было густо, а в поселке черт знает сколько. В поселке было много убитых и наших, а немцев так вообще очень много: они висели на подоконниках, валялись в садах, за сараями, у канав, из которых по нескольку раз выскакивали в атаки. На перекрестках, срезанные в упор из пулеметов и ППШ, они лежали особенно густо.

— Н-да! — На рыжем лице летчика снова убавилось веснушек. — С воздуха эти кадрики выглядят не так.

— Как? — спросил он.

Свободной рукой летчик махнул за спину.

— Секунда — и все под крылом, а тут насмотришься, неделю спать не будешь. Как ты не сошел с ума за два года? Или все-таки сошел?

— Брось трепаться! — сказал он. — КП под тем «тигром».

— Тут не треп, — не согласился летчик. — Тут, брат… — Летчик оперся о березу и поджал раненую ногу.

Что он мог сказать этому рыжему парню, который первый раз побывал в рукопашной, а до этого эсэс видел с неба?

— Ты доложись и постарайся отсюда убраться. Там, — он показал через овраг на лес, — кажется, можно пройти. К вечеру ты вообще не сможешь ступить. Пока не раскис, уходи.

Летчик помигал рыжими веками.

— Значит, драп-драп?

Он пожал плечами.

— А какой от тебя теперь толк?

— Ладно, — согласился летчик и помахал ему, как махают из поезда. — Сделай фокус — скройся с глаз. На капэ подумаем. Увидишь медицину, пришли. Пока.

— Пока. Увижу — пришлю. Пока.

Он все-таки хотел сходить к генералу и даже повернул назад, но в погребе был народ. В погреб то и дело спускались офицеры и связные, ходил туда с майором-медиком и тот раненый военфельдшер, которого Батраков приводил к сестре, так что летчик загибал насчет ответственности, но, наверное, летчик имел в виду способ, как вытащить генерала из окружения.

Из погреба офицеры выскакивали озабоченными, и Игорь подумал, что туда лучше пока не соваться, а как-то надо дотянуть до ночи.

Наташины часы шли исправно, секундная стрелка бежала по кругу, но минутная еле ползла, и еле ползло по небу солнце. Секундной стрелке до вечера надо было обежать тысячу кругов.

«Может, потом сходим с Никольским? — решил он. — Должны же мы знать хоть что-то, кроме фрицев под носом. Может, корпус уже близко?»

Никольского он нашел над оврагом за остатками гаража. На тагане, под которым горел костерок, грелся большой чугун. Из чугуна пахло вкусно. Три выпотрошенные курицы лежали на доске, и около доски стоял сделанный из подкладки от шинельного рукава мешочек с рисом. Никольский финкой срезал с куриц жир и бросил в чугун. Никольский сидел голый по пояс, чисто вымытый, трезвый и грустный.

Тут же, уже на хорошем взводе, был и рыжий летчик. Летчик сидел на пустой автомобильной покрышке, положенной на табуретки, как на троне. Его срамную рану обдувал ветерок. Под руками летчика были разложены пара фляг, РПГ и железные ленты к МГ-34, а пулемет стоял перед ним, сошками на обрубке. На обрубке же лежала на свернутом комбинезоне и его раненая нога. Без комбинезона летчик оказался младшим лейтенантом с двумя орденами Красного Знамени и нашивкой за тяжелое ранение. Чтобы не провисать в дыре, летчик должен был опираться на покрышку. От этого грудь у него была развернута и казалось, что летчик демонстрирует свои награды.

Летчик спросил Никольского:

— Этому мрачному типу выделим долю?

Никольский обернулся.

— Этому мрачному типу? Посмотрим, посмотрим. Если через пять минут Песковой не принесет лук, все пропало. У тебя случайно нет лука?

Игорь присел к костерку.

— Нет. Делали поверку. Насчитали тридцать два. Ты тридцать третий, Песковой тридцать четвертый. Что ты варишь? Суп?

— Плов. Плов с курицей, сэр. Не угодно ли? — Никольский помешал в чугуне. — Значит, тридцать четыре?..

Открытой фляжкой летчик сделал несколько неопределенных кругов у себя перед носом.

— Но шнапса он не получит, хотя я ему и должен.

— Почему ты не ушел? — спросил Игорь. — Тебя что, тут держат? Ты хоть доложился?

— Я не кузнечик, — высокомерно ответил летчик. — Это кузнечики могут прыгать и с одной ногой. А я — гусеница: лежу и ползу только на животе. Доложился. Сказали: «Не беспокойтесь!» Начальство думает. Потом, кто разрешил говорить офицеру «ты?» — Летчик сложил руки на груди и съехал в дыру.

— Не обращай внимания, — сказал Никольский. — Все мелкокалиберные майоры ужасно самолюбивы, но этот просто приставляется. Так на него действует шнапс. Он тут сначала кричал, что мы мародеры. Пришлось показать куриные раны. Теперь он усвоил, что курицы тоже гибнут в жарком бою, и ждет кашу. — Никольский взял курицу, повертел ее, выковырял финкой осколки, бросил их на колени летчику и начал резать курицу из куски.

— Где ты умывался? — спросил Игорь.

Никольский кивнул на овраг.

Игорь протер ствол и затворную коробку шмайсера, перезарядил его и пошел в овраг. Там было прохладно, сыро и тихо, только разговаривал ручей. Бурые земляные лягушата перепрыгивали через тропинку, а на ветках орешника лазили улитки. Став на колени и наклонившись к воде, Игорь под кустом увидел маленькую ежиную поросячью мордочку. Ежик тоже заметил его, и они оба замерли. Ежик, оттопырив уши, шевелил носом, но ветер шел от него. Потом ежик успокоился и стал носом поднимать прошлогодние листья, что-то доставать из-под них и есть. Ежик исчез, как только Игорь шевельнул рукой.

Пришел Батраков и молча лег у костра. Игорь пошел за гараж посмотреть Пескового. За гаражом похоронная команда, собранная из разных взводов, убирала возле погреба. Четверо пленных эсэсовцев под автоматами угрюмо носили своих. Еще четверо на пустыре копали. А Пескового не было.

Батраков, ломая доски от снарядных ящиков, подбрасывал в костер. Рис в чугуне пузырился, парил, набухал. Никольский, попробовав рис, подбросил еще соли, и тут пришел Пековой с луком.

Они не стали его варить с пловом, а съели сырым, крупно нарезав и посолив. Потом они съели недоваренный плов, почти весь чугун. Остаток Никольский отдал артиллеристам с бесколесной пушки. Тот здоровенный, немного контуженный лейтенант в обожженной и рваной гимнастерке, из под которой дулись мускулы, и вертлявый заряжающий с голубыми глазами таскали от других пушек снаряды и наткнулись на их чугун. Артиллеристы добили плов и съели весь их хлеб, а у летчика забрали полфляги шнапса. Летчик, осоловев, не скандалил. Провиснув в покрышке, как в спасательном кругу, он сонно смотрел, как лейтенант, не выплевывая костей, жевал курицу.