Мартын Мержанов - Так это было

Тем временем капитан А. Лебедев с саперами из дивизии А. Негоды и группа саперов под командованием старшего лейтенанта Червякова из дивизии В. Шатилова под огнем обезвреживали мины, растаскивали балки и рельсы баррикад, расчищали проходы для танков. Широко двинулась по мосту пехота, вразвалку пошли танки, пушки катились на прицепах. Лебедев приказал лейтенанту Гетманцеву спуститься и проверить левую опору моста. Лейтенант сразу же обнаружил два фугаса, которые должны были взорвать мост, но электропроводка, ведущая к ним… оказалась перебитой осколком снаряда… Вот почему уцелел мост!

— Бог войны на нашей стороне! — крикнул кто-то.

Позже переправились другие подразделения. Они шли, ползли, перебегали последние метры моста, не обращая внимания на раны, вступая в рукопашную схватку. С ними был и начальник штаба неустроевского батальона Кузьма Гусев. Около Гусева разорвался снаряд, его подбросило в воздух, и он упал в Шпрее…

На мосту был убит командир медсанбата Бойко.

Ночью стало известно, что в полку Плехаданова убит командир батальона М. Твердохлеб и его тут же в бою заменил В. Давыдов. В тот же вечер был тяжело ранен командир роты Иван Гусельников, которого заменил парторг роты старший сержант Илья Сьянов. Вот что рассказали нам полковник Ф. Лисицын и офицеры оперативного отдела.

Ночью, когда мы увиделись с Василием Митрофановичем Шатиловым, он был подавлен известиями о гибели отличных командиров и больше ни о чем другом говорить не мог.

— Как же так, — говорил он, — за несколько дней до победы!.. Как же это нелепо, как жестока эта трижды проклятая война!..

Военные пути и судьбы поистине неисповедимы. Надо же было случиться, что именно в тот день Чубук встретился со своей Мариной. После жаркой схватки его взвод был выведен для пополнения во второй эшелон. Максим остановился в доме на одной из прифронтовых улиц, зашел в какую-то квартиру, повалился на широкую кровать и уснул мертвым сном. Обветренное молодое лицо его зарумянилось, а рыжеватый чуб упал на вспотевший лоб.

Марину разыскала и привела Галина Олещенко. И вот теперь она стоит над кроватью и сквозь слезы смотрит на родной и такой изменившийся облик брата.

— Максимка… Максимка, — беззвучно шепчет она. — Какой стал…

Она не заметила, как к кровати подошли солдаты и сержанты. Все были глубоко взволнованы этой сценой и молча смотрели на Марину. И когда Марина рванулась было к Максиму, кто-то из солдат взял ее за руку и тихо сказал:

— Пущай поспит, две ночи мытарился… Теперь он никуда не уйдет… Я извиняюсь, а вы кто ему будете, а то слышу все Марина да Марина…

— Сестра…

— Ага, понятно, но не похожа на Максима…

Чубук простонал во сне и приоткрыл глаза.

— Максимушка, — тихо позвала Марина.

Чубук открыл глаза, увидел стоящих рядом Андрея Кожу, отделенного командира Корнея Орехова, а затем уж Марину. «Мерещится, что ли?» — мелькнула мысль. И снова закрыл глаза.

Послышался сдержанный смешок.

— Максимушка, это я, — сказала Марина.

Чубук вскочил, не веря, что все это явь, а не сон.

Марина бросилась к нему, и они крепко обнялись.

Рассказам не было конца. Марина всплакнула, узнав о тяжелом ранении отца, дважды перечитала письма матери к Максиму. Особенно запомнились строчки: «Люся Демидова выходит замуж за Мишу Федорова, он вернулся из госпиталя, очень славный, хороший парень…»

«Совсем мирная жизнь… Свадьба, — подумала она, — а тут стрельба, кровь, смерть…»

А через несколько часов Максим Чубук повел взвод к Шпрее. Марину направили в комендантскую роту.

В подземелье царили хаос и сумятица. Никто не отдавал отчета в происходивших событиях. И в этой обстановке Ева Браун заявила, что если ей суждено уйти из жизни, то она хотела бы это сделать, будучи женой Адольфа Гитлера.

Так родилась идея этой трагикомической брачной церемонии. Для ее проведения, после долгих поисков, был найден некто Вальтер Вагнер, который знал все формальности брачных актов. В присутствии Геббельса и Бормана он совершил акт бракосочетания.

С утра 28 апреля генерал Вейдлинг вместе с начальником штаба танкового корпуса полковником фон Дюффингом разрабатывали план прорыва из Берлина. В их распоряжении находилось еще 40 танков и штурмовые орудия, которые должны были прорываться тремя эшелонами.

Генерал Кребс, хотя и знал о нетерпимом отношении Гитлера и Геббельса ко всяким планам эвакуации, все же проявил большой интерес к акциям Вейдлинга, не раз звонил ему и интересовался степенью обеспеченности операции.

Бои продолжались в непосредственной близости от правительственных учреждений. Надежд на спасение не оставалось.

Вейдлинг записал в своем дневнике:

«Снова мы, солдаты, были одурачены планами фантазера, который, несмотря на многочисленные поражения последних трех лет, не научился учитывать прежде всего истинное положение и силы противника. Был ли фюрер только фантазером или же он был душевнобольным? Или же он был настолько разрушен морально и физически, что мог поддерживать себя только морфием или другими ядами и в таком состоянии приходил к своим сумасбродным идеям? Для каждого здравомыслящего человека все более становилось ясно, что дальнейшая борьба будет делом бесполезным и безнадежным». [21] «Совершенно секретно», стр. 618.

В 22 часа началось очередное «обсуждение ситуации». Вейдлинг еще раз напомнил о передвижении крупных сил русских на юго-запад, что совершенно лишало единственный корпус так называемой армии Венка возможности пробиться в Берлин. Резервов больше не было. Склады боеприпасов, продовольствия, санитарного имущества были захвачены Советской Армией.

Вейдлинг сделал вывод, что войска могут сопротивляться не более двух дней, а потому предложил свой план прорыва из «берлинского котла» и представил карту с обозначением районов, улиц, мостов, по которым должны были пройти группы прорыва, а также число и наименование каждой воинской единицы.

Еще не ознакомившись с планом и картой, Геббельс в резких выражениях отвергал возможность ухода из столицы. Наступило молчание.

«Фюрер долго размышлял. Он расценивал общую обстановку как безнадежную, — писал Вейдлинг. — Это было ясно из его длинных рассуждений, содержание которых вкратце можно свести к следующему: если прорыв даже и в самом деле будет иметь успех, то мы просто попадаем из одного „котла“ в другой. Он, фюрер, тогда должен будет ютиться под открытым небом или в крестьянском доме, или в чем-либо подобном и ожидать конца. Лучше уж он останется в имперской канцелярии. Таким образом, фюрер отклонил мысль о прорыве. Снова доктор Геббельс льстиво поддакивал фюреру. Я вновь и вновь убеждался в том, что бороться против этой клики было напрасным трудом». [22] «Совершенно секретно», стр. 619.